Марк Перах: Четыре истории из жизни государственных преступников

Краем глаза Житкин увидел, что в дверях бани стоит Курляев. Житкин сплюнул и отвернул лицо в другую сторону. Меньше всего ему хотелось сейчас встретиться со стукачом. Пока он шагал по обмерзшей тропе в сторону вахты, какая-то мысль невнятно закопошилась в его отуманенной голове. Что-то необычное было в том, как выглядел Курляев. С досадой передернув плечами, Житкин приостановился и посмотрел в сторону бани. Курляева уже не было у двери. Что это было такое в руке Курляева? Какая-то палка? Житкин постоял перед дверью вахты, слегка покачиваясь. Нет, надо было разобраться… Что-то важное было связано с палкой, которую стукач держал в руке, хотя Житкин никак не мог сообразить, почему палка была важна.

Когда Житкин открыл дверь в баню, Курляев стоял перед печкой прожарки, глядя в огонь.

— Ежли б вы раньше объявились, — загадочно сказал Курляев. Палка в его руке оказалась не палкой, а отрезком ржавой водопроводной трубы.

— Ну-ка, дай сюда, — сказал Житкин, протягивая руку за трубой. Курляев послушно разжал руку, и труба оказалась в руке кума.

— А что это? — сказал Житкин, разглядывая трубу. На протяжении своей карьеры Житкин не раз видел такие вот белесые и бурые пятна. — А-а! — сказал Житкин и счастливо засмеялся. Теперь он знал, что переезд в Чуну состоится без задержки. — Так это ты его хрякнул!

— А-а? — сказал Курляев. — Ни сном ни духом… Я его не касалси… Он найдетси. Спряталси. Или в побеге.

— Ну, ну, чо мелиешь? — сказал Житкин. — Чо ему находиеться? Он уже нашелся. Так и лежиет в школе, прямо, где ты его ухайдакал.

— В школе? — сказал Курляев, раскрыв рот. — Чо прикидываиешься? И чем тебе учитель мешал? — Учитель? — тупо повторил Курляев.

— Так вот они все улики, — сказал Житкин. — Вот этой трубой ты его и хрякнул. Всё на трубе и осталось. Старшина! — крикнул Житкин с порога бани. — Сюда, с нарядом, брать голубчиека.

— Не стрелите меня, я его не касалси, — задыхаясь, закричал Курляев.

— Дурак ты был, дурак остался. Не знаиешь, что ли, мы в зону с оружием не ходием? Стриелять тебя на месте нам ни к чиему. Мы тебя арестовываием, понял? Все улики налицо. Отбрехивайся, не отбрехивайся, это нам без разницы. Ты, не ты, это не тебе решать. Будете отвечать за террор против вставших на путь исправления по всей строгости закона.

Через два месяца выездная сессия Иркутского Областного суда в поселке Вихоревка постановила: учитывая, что нижепоименованные з/к твердо встали на путь исправления, отбыли две трети срока по приговору и имеют достаточное количество зачетных дней, освободить условно-досрочно среди прочих Стецько, Задуйвитра и Коростива.

В нашем Сибирском лагере для государственных преступников у нас не было термометра. Однако мы угадывали температуру по плотности молочного тумана, который при минус сорок и ниже закутывал плотным покровом гигантские сосны, окружавшие нашу отгороженную тремя рядами колючей проволоки зону.

В это декабрьское утро я глянул на желтые круги, просвечивающие через белесую мглу там, где за туманом угадывались сторожевые вышки, несущие направленные на зону прожекторы, и понял, что температура упала за ночь ниже минус 45. Это значило, что нас не поведут на работу в каменный карьер: солдаты охраны даже в их достающих до пят тройных овечьих тулупах не могут долго выстоять, охраняя нас в карьере, открытом со всех сторон обжигающим ветрам сибирской зимы.

В мрачном бараке столовой я получил порцию хлеба на день и мой завтрак — миску зеленоватой жижи, в которой плавали несколько зерен неизвестного науке злака.

Зековская мудрость утверждала, что на таком питании умереть не умрешь, а жить не будешь.

За столами, сбитыми из сосновых планок, не было свободных мест. Я облокотился о стену, где уже стояли несколько зеков, глотавших суп через края мисок. Среди них я увидел отца Лодавичуса, который кивнул мне, приглашая стать рядом с ним. Костыль отца Лодавичуса стоял у стены, рядом с его грубо вытесанной из дубового обрубка искусственной ногой — творением лагерного плотника-самоучки. Отец Лодавичус потерял ногу в северных лагерях. Лодавичусу в это время было за 60. В прошлом он был настоятелем собора — не то в Вильнюсе, не то в Каунасе, пока КГБ не зафуговало его на четвертак — 25 лет. Как ватиканского шпиона.