Мюриэл Спарк - Девушки со скромными средствами

– Да-а?

– Это Джейн.

– Да-а?

– У меня есть для тебя новости… А что ты так странно говоришь?

– Я отдыхаю.

– Спишь, что ли?

– Нет, отдыхаю. Я только что от психиатра, он велел отдыхать после сеанса. Я должна полежать.

– Я думала, ты уже развязалась со своим психиатром. Что, тебе снова хуже?

– Это не тот, это новый. Его нашла мама. Он просто чудо.

– Понятно… Я только хотела сказать тебе одну вещь, ты в состоянии слушать? Помнишь Николаса Фаррингдона?

– Нет, а что? Кто это?

– Ну, Николас… помнишь, он был там, на крыше Клуба в последний вечер… Гаити, в хижине… в пальмовой роще, было воскресенье, и все ушли на базар… Эй, ты меня слышишь?..

В то лето сорок пятого Николас довольно быстро пошел дальше умозрительного любования Клубом принцессы Тэкской, в котором ему виделось воплощение этики и эстетики того времени, и вскоре уже спал с Селиной на крыше.

Джоанне не хватает знания жизни, подумал Николас, стоя в один прекрасный вечер в вестибюле Клуба, хотя, с другой стороны, если бы она знала жизнь, она не смогла бы читать эти стихи с такой чувственной, матриархальной силой – в них слышался священный экстаз матери, кормящей грудью небесного младенца.

Стоя в ожидании, он еще долго слышал ее голос. Вестибюль был пуст. Все сидели по разным углам – одни в гостиной, другие в спальнях возле приемника, пытаясь поймать нужную волну. Внезапно где-то наверху один приемник взревел громче других, к нему присоединился второй, третий, и наконец образовался целый хор – и оправданием всему этому шуму и грохоту был голос Уинстона Черчилля. Джоанна замолчала. А приемники, подобно многоголосому синайскому пророку, закричали о том, какая печальная участь ожидает свободолюбивых граждан страны, если на предстоящих выборах они, паче чаяния, проголосуют за лейбористов. Неожиданно приемники начали вкрадчиво увещевать слушателей:

– Неужели мы позволим, чтобы скромные исполнители…

Тут приемники резко сменили тональность и взревели:

– …на наших глазах превратились…

И задумчиво, грустно добавили:

– …в правителей?…

Николас мысленно увидел, как слушает наверху Джоанна, вынужденная, так сказать, простаивать без дела, – слушает и впитывает в себя, как губка, каждый звук. Он представил себе, что представляется Джоанне, неподвижно застывшей у кровати и всецело отдавшейся модуляциям этого голоса, словно для нее несущественно, чей это голос – премьера или ее собственный. Он воображал, что Джоанна – статуя, в которую вложен глас вещающий.

Через наружную дверь в вестибюль бесшумно скользнула девушка в длинном вечернем платье. Она беспокойно озиралась по сторонам. Темные волнистые волосы свободно падали ей на плечи. В сознании замечтавшегося молодого человека, который стоял и слушал в вестибюле, появление этой девушки, беспокойно озиравшейся по сторонам, отпечаталось как мгновенный фотоснимок; в ее облике было что-то загадочное, даже если она не собиралась загадывать никаких загадок.

Это была Полина Фокс. Она возвращалась после поездки на такси вокруг парка, стоившей ей восемь шиллингов. Усевшись в машину, она велела ехать вокруг – все равно вокруг чего, – главное, ехать. Первая мысль, которая приходила в голову шоферам, получавшим от нее такую команду, было подозрение, что она хочет подцепить мужчину, но затем, когда время шло, а машина все ехала и счетчик невозмутимо отстукивал трехпенсовики, шоферы начинали подозревать, что она сумасшедшая, а может, и того чище – какая-нибудь иностранная принцесса, сбежавшая из своей страны и нашедшая убежище в Лондоне; каждый шофер окончательно склонялся к одной из этих двух версий, когда она приказывала высадить ее у того же самого дома, к которому машина была предварительно – и всегда заблаговременно – вызвана. Полина Фокс всеми силами стремилась укоренить в коллективном сознании Клуба идею своих ужинов со знаменитым Джеком Бьюкененом. Днем она работала в какой-то конторе и была абсолютно нормальной. Та же навязчивая идея ужинов с Джеком Бьюкененом вынуждала ее отвергать идею ужина с кем-то другим и по полчаса выжидать в вестибюле после того, как все уже собрались в столовой, и затем, спустя еще полчаса, украдкой пробираться к себе в комнату, стараясь не попадаться никому на глаза.