Александр Вяльцев: BLUE VALENTINE

Завтра будет год… Захар думал о “близких” ему сюжетах. Например, о рассказе Юзефовича “Колокольчик” из журнала “Знамя”.

В двух словах, эта вещь про сложности в личной жизни, про дачу и про поэта Каменского (реально существовавшего). Последний необходим для вдохновления героя на решительный шаг в его жизни — разрыв с любовницей.

“Годовщина” прошла незамеченной.

…Теперь он ловил себя, что хронологически мыслит так: “это было до того, как…” или “это было после…”. Но сердце уже кровью не обливалось. Он делал это совершенно спокойно, как и должен делать умерший.

Гуляя ночью с собакой он сочинил первые за этот год стихи:

Несколько дней спустя Оксана заговорила с ним на актуальнейшую тему: про “возлюби врагов”.

— Любовь для меня слишком серьезное слово, чтобы я так его профанировал, — возразил Захар. — Оно не должно быть замутнено никакой грязной водицей компромисса, не должно замусолиться о жирные спины “врагов”. Возненавидев врага, я его уже не полюблю. У меня свой способ борьбы: не заводить “врагов”. За всю жизнь у меня было всего несколько случаев, когда я с готовностью использовал бы именно это понятие. Прочие — просто идиоты, которые не ведают, что творят. Они не достойны ненависти… Ненависть — цельное чувство. Довольно редкое у слабосильных современных человеков. Его даже можно ценить. Его недостаток — в очень большой энергоемкости. Оно имеет склонность поглощать всего человека, высасывать все силы. Ненависть фиксирует взгляд на одной вещи. Человек живет, как маньяк — и лишь расширение угла зрения может спасти его, убавив накал.

— Помнишь, у Достоевского есть такое: ненависть может не пройти и вдруг вспыхнуть через десять лет с новой силой.

— Запросто, — согласился Захар, — это очень понятно. Ведь ненависть — это не слово, не ощущение… Это как картинка: соединение совершенно непереносимых для психики элементов. Это никуда не девается, как кристалл. Оно лишь заглушается, заваливается пылью и бытом. Но потом происходит какой-нибудь оползень, и эта конструкция обнажается в том же виде… Более того. Она может проявиться тогда в гораздо худших формах. Потому что сперва ты как бы был внутри ситуации. Ты что-то ожидал, готовился, держал себя в руках. Теперь на тебя это свалилось неожиданно, захватив врасплох. И ты можешь таких дров наломать…

Понимает ли она, думал Захар, почему он говорит так уверенно?

Прошлый год вылетел, как ракета. Захар никак не мог понять, как он прошел. В каком-то смысле это был и конец литературы. Они разом опровергли все его теории, как грошовая рыбка опрокинула доводы оратора. Ему стало не о чем писать. У него вообще не было никаких желаний. Он ушел почти целиком в чистую психику, контактирующую лишь с другой психикой и равнодушную ко всему остальному.

Опять бессонница. Гомер… Он не знал, что с ней делать? Пробовал ликер, сигареты. Ощущал себя в полной заднице. Ничего не менялось, все застыло и медленно сыпалось. Без денег (две тысячи за лист перевода). Лишь на подбросках пряников.

А ведь было, было другое: работа, статьи, гонорары, радио, куда он ходил, как к себе домой. И Оксана работала. И все равно денег не было. И все равно им все были недовольны; все тот же вопрос: когда бросит писать (для себя) и займется делом?

Теперь и этого не было. Ни статей, ни радио. Уйти в открытый бизнес — было тошно: он ведь столько умел! Но тяжело было встать, смирить себя, самодовестись до требований. Общаться с людьми, удовлетворять их, как можно меньше спорить. Это была школа жизни, им до конца не пройденная. Даша предлагала масонскую ложу своего страхового общества, куда недавно пошла работать. Захар отказался. Он хотел делать реальное дело и иметь за это вознаграждение. В пределах дарования.

Надо что-то делать, надо что-то делать — каждую ночь он лежал с этой головной болью в постели. А “утром” вставал разбитый и несчастный. Абсолютно бессильный — в середине дня. И уже было поздно, и не хотелось. Все равно. Никаких мыслей ради чего жить. Лишь деревня вспоминалась с удовольствием.

Если бы он был один, он бы плюнул на все и писал (в той же деревне). Но он, к счастью, не один.