Александр Вяльцев: BLUE VALENTINE

Все смеются. Питерская поэтесса и прочие…

Захар страдал, как с похмелья. К тому же здесь собрались литературные профессионалы, завистливые и жадные до славы, привыкшие к самому высокому уровню абстрактного застольного трепа. Причем они были действительно талантливы. Впрочем, Захар уже перестал мучиться, что кто-то умнее его или ловчее базарит. Бога ради, думал Захар, мне дела нет до твоего ума. Нам обоим хватит места: тебе с твоим умом, и мне с моей глупостью. Он начертил для себя предел и порешил никуда не соваться, он доволен тем, что есть, он всем доволен! У него есть его жизнь, которую никто за него не проживет.

Захар вспомнил презентацию последнего романа Сорокина в “Доме ученых” — запредельную по обилию дорогой жратвы и количеству приглашенных. Вся московская богема пила и жрала, вся окололитературная шушера. Куча дорогих баб и их спутников — пялились на стены с живописью и признавались в неравнодушии к искусству. Какой-то сильно выпивший молодой поэт, наверняка ироник и паскудник, стал жать руку Сергею Михалкову, уверяя, что до сих пор без ума от его детских стихов. Михалков сносил это с молчаливым страданием. Зачем он сюда явился — на посмеяние?

Не успели уйти первые гости — явились Артист с неким Андреем и коньяком. Они вмазались “винтом” и вообще не ушли. Так и сидели на кухне всю ночь, разговаривая о музыке, словно десять лет назад.

На следующий день они с Оксаной смотрели “Полеты во сне и наяву” — и чуть не поссорились. Оксана кричала в голос:

— Какой негодяй! Мучает хороших людей, эксплуатируя свое обаяние, и лжет…

А десять лет назад обиделась на приятеля своей мамы, замечательного Четвертинского, заявившего про того же героя: “Бегает какой-то хам по экрану…” Люди так меняются. Если бы нам рассказали, как страдает безвинный человек, пальцем никого не тронувший, мы бы назвали это романтизмом. Когда же нам показывают, как и за что страдают на самом деле — мы кричим: добить его!

Огромный куст отрицательных эмоций — лишь только выйдешь во двор: помойка со всеми своими составляющими, разбросанные батареи и диваны, неубранный снег, облупившиеся или дурно покрашенные стены, собачье дерьмо…

Вернувшись, он час рисовал розу — первый раз за год. Опять поссорились: казалось, Оксана ненавидела, когда он с карандашом, с ручкой, с молотком (а обед не готов). Вспомнила лето на даче, когда вернулась из леса, а он не сделал обед, как вернулась из диспансера, а обед все то же… Она написала две статьи для “Коммерсанта” и устала. Она делала дело, а он бездельничал. Не имея кухарки, он не всегда был готов ее заменить. Как бы он хотел, чтобы область чего-то, напоминающее творчество — была неприкосновенна (так он относился к ее творчеству). Чтобы другой не напрягался из-за несваренных макарон. Тот, первый, — вдесятеро оценит жертву. Но до этого не доходило: симметрия должна быть соблюдена любой ценой, никто не сделает на палец больше того, что было положено по роли, как он ее понимал…

Оксана жаловалась, что Захар пишет про нее одно дурное.

— Неправда, я записываю твои каламбуры.

— Ну, да, знаю, буду потом объяснять исследователям: то, что вы пишете, как “нрзб” означает “сволочь”…

Случайно он посмотрел комедию “День сурка”, о которой некогда рассказала ему Даша. Из ее рассказа он понял лишь фабулу. А на самом деле фильм был о том, что для того, чтобы завоевать некоторые виды женщин, мужчине надо стать святым. Не подойдет просто внимательный и любящий, отгадывающий желания, читающий те же стихи. Он раз за разом будет получать пощечины, так и не доведя до конца задуманное. Он должен преодолеть свою корысть, стать мастером во всех человеческих профессиях и начать спасать людей. Тогда, даже не делая никаких авансов, он сам превращается в объект внимания женщины. Причем в фильме не показано, чтобы женщине требовалось делать что-либо подобное. У нее как бы все есть от рождения.

Другой, “вчитанный”, момент фильма: что, когда вокруг ничего не меняется и все однообразно — человек становится художником: чтобы богатством своей внутренней жизни уравновесить нищету внешней. Мы же, видя, как меняются дни и положение предметов, думаем, что наша жизнь разнообразна, оставаясь сами на месте, продолжая быть ничем: просто зрителями в кинотеатре, глазеющими на движущиеся картинки.

Герою потребовалось самому сдвинуться, чтобы сдвинулся и изменился мир.

Он рассказал это Даше, пока они ехали в метро с тенниса. Она взяла его под руку, и до самого дома они шли, продолжая говорить, как ходят мужчина с женщиной, у которых все хорошо.