Сергей Алиханов - Оленька, Живчик и туз

Тут купе остановилось, и дверь лимузина опять отпорхнула. Рор Петрович пропустил Оленьку, вышел сам, удивился и очень обрадовался. Оказывается, “выездники” Пако Кочканяна доставили их на старую, доставшуюся ему еще от родителей, дачу. Господин Фортепьянов специально оговорил такую возможность — чтобы раз в месяц он обязательно тут бывал. И сегодня он был очень доволен, что их привезли в такое сокровенное, столь любимое им поместье.

По всему дальнему Подмосковью безо всяких обозначений и дорожных надписей от главных асфальтированных магистралей отходят узкие, иногда даже травяные, кочковатые дороги. Через семьсот-восемьсот метров эти лесные дороги приводят к нескольким добротным, но уже старым деревянным дачам с мансардами, со стоящими отдельно подсобными домиками для прислуги, с банями из сруба, с сараями для дров. Стоят эти хутора на просторных участках — вернее, на земельных наделах по полгектара, по гектару, а то и поболее. Обособленные дачные поселки заросли высокими, задумчиво шумящими соснами и березовыми рощицами, привольно растущими вокруг ветшающих строений. На некоторых дачах постоянно и тихо живут городские старики и старухи, которые летом неспешно копаются в запущенных приусадебных грядках, чтобы разнообразить петрушкой и укропом свой бедный стол. Зимой же состарившиеся особисты смотрят в блеклые экраны черно-белых телевизоров, коротая оставшиеся годы. Названия, закрепившиеся за этими географически безымянными поселками, свидетельствует об их первоначальной принадлежности: “Колонтаевские дачи”, как и “Воровские” (ударение на второе “о”) были когда-то закреплены за дипломатами, “Мухинские” — за художниками и скульпторами, “Лысенковские” — за учеными и конструкторами, а “Наркомовские”, “Архангельские”, “Авакумовские”, “Кожевнические”, “Голицинские” (когда-то на несколько месяцев — перед смертельной высылкой в Елабугу — приютившие выманенную из Парижа Марину Цветаеву) и многие другие дачи принадлежали и по сей день принадлежат органам.

Когда-то, после очередной чистки, часто сменяемые обитатели лубянских кабинетов очень не хотели повторять трагическую судьбу своих предшественников. И чтобы избежать или хотя бы оттянуть скоропостижный ночный расстрел, но будучи не в силах изменить место службы, кремлевские сатрапы меняли места короткого воскресного отдыха (суббота тогда еще была рабочим днем). Конечно, все эти метания по Подмосковью их не спасали, и редко кому из высокопоставленных чекистов таким странным образом удавалось отвести от себя преследовавший их рок. Большинство дальних дач было заброшено, перепродано, дачи рушились, сводились на нет. Невдалеке от Московской кольцевой автодороги их повсеместно заменили кирпичные дворцы нефтяных королей и банковские загородные резиденции. Но “Деканозовские” дачи, на которых в среду вечером оказалась Оленька Ланчикова благодаря ностальгическим настроениям господина Фортепьянова, проведшего здесь свое детство, еще стояли — Рор Петрович скупил все участки в округе, и деревянные замшелые строения доживали свой долгий сталинский век в полной неприкосновенности.

Присутствие приехавшей с Основным Диспетчером вышколенной тузпромовской охраны и работающей на даче постоянной обслуги было заметно только по косвенным признакам — по тому, что в камине — причем в старом, первозданном, ни в коем случае не модернизированном никакими шотландскими мастерами — горел огонь, стол был накрыт перекрахмаленной камчатной скатертью, и четыре суповника из розового саксонского фарфора, украшенные золотыми вензелями, изысканно парились из-под закрытых крышек — Рор Петрович любил пригубить и похлебать три-четыре супа подряд, чуть сдобрив их поджаренными на оливковом масле хлебными кубиками.

Едва войдя на скрипучее крыльцо старой дачи, Оленька сразу почувствовала тончайший рыбный аромат и угадала, что будет уха.

Личный повар господина Фортепьянова — сеньор Морис Жьячинто — после крушения “Империи Зла” от последнего первого секретаря компартии переметнулся к доктору Мавроди, создав сперва для одного борца за мир, а потом и для другого борца за собственное благополучие итальянский ресторан на двоих. Но едва доктор Мавроди перешел на нелегальное положение, господин Фортепьянов тут же переманил сеньора Жьячинто к себе. Итальянский гастроном прославился в Москве тем, что в один половник супа умел вложить целое состояние. “Скажи мне, кто твой повар, и я скажу кто ты”, — с характерным неаполитанским акцентом любит повторять, колдуя над кастрюлями, сеньор Жьячинто, и каждый понимающий в московском бизнесе человек отдает себе трезвый отчет, кто есть господин Фортепьянов, если для него варит суп великий итальянский кудесник.