Рээт Куду - Свобода и любовь. Эстонские вариации

Вот тогда-то я впервые расплакалась. И конечно же мать плакала вместе со мной, сквозь слезы объясняя, что плачут все невесты и их матери. Но лучше жениха, чем Тармо, мне не найти, и ради этого она готова отдать все, что скопила на долгие годы, потому что счастье дочери — это и материнское счастье…

Так вот мы и рыдали вдвоем над этим странным счастьем, всю нелепость которого я тогда еще не чувствовала.

Поначалу, правда, присутствие моего суженого меня скорей угнетало. Я из кожи вон лезла, чтобы ему со мной не было скучно. И чем больше я старалась, тем чаще он позевывал. Постепенно я стала понимать, что Тармо оживляется, только пускаясь в воспоминания. Его истории, как правило, завершались поучительным финалом, дабы наставить меня на путь супружеской истины. Тармо повидал свет, и его решения следовало принимать как единственно верные.

Так что и невестой я знала о себе не больше, чем узнала от одноклассниц.

Это сегодня в мою жизнь вошли разные города, разные страны, люди разных национальностей. И теперь я могу считать себя многоглавым драконом — настолько различно то, что я видела, описала, возлюбила и возненавидела. Разные места и разные люди помогли мне — то за пару недель, то за несколько часов — ближе узнать самое себя, чем долгие немые годы в родном городе. Однако куда спокойнее прожить всю жизнь с одним-единственным лицом, а не с колдовским множеством обличий. Боюсь, что многие не смогли бы открыть себя ни в джунглях, ни в пустыне, ни в многомиллионном городе, потому что кроме того, что они нашли и увидели в родном городке, им нечего искать в себе. В самом деле, к чему рисковать — ведь можно утратить душевный покой, веру в себя и своих ближних, в справедливость, в целый свет…

Та школьная красотка, которая так завидовала моей удаче, и сегодня обожает родной город, хотя она и не поднялась в нем выше официантки из окраинного кафе. Но она радостно ходит на все традиционные сборы одноклассников, где вспоминают о ее триумфах и поклонниках. Большинство парней видит в ней свою юношескую любовь, а с остальными и говорить не о чем. Бывших поклонников не смущают ни цвет лица красотки, свидетельствующий о пристрастии к алкоголю, ни кричащие алые губы. Для наших ребят она была богиней — и останется ею до конца дней своих, даже если круг ее обожателей сократится до двух-трех особо верных, которых не смутят сальные шутки, отпускаемые в ее адрес завсегдатаями кафешки.

Точно так же я до конца жизни останусь в родном городе “мазилкой” и “дылдой”, которую не стоит принимать всерьез.

Да и я сама в ту пору не принимала себя всерьез, иначе не торчала бы молча рядом со своим нареченным, всегда испуганная и услужливая. Самое смешное, что такой же пугливо услужливой я оставалась и в постели.

Более всего в период нашей помолвки угнетали меня постельные эксперименты. Я вспоминала, как покойная бабушка говорила моей маме, что порядочная женщина должна относиться к этой мужской забаве свысока, и не плакала, не жаловалась. Да и кому жаловаться? У нас в семье такие вещи не обсуждали…

Тармо, разумеется, был прав, говоря, что ни одна современная пара не вступит в брак, прежде чем не проверит себя на сексуальную совместимость. Его могучее тело потело надо мной, он был вполне мною удовлетворен и находил, что мы подходим друг другу. Меня всегда называли неловкой, неуклюжей и безрадостной — с чего же надеяться, что я смогу быть иной в темноте, в постели? И я была поражена не меньше, чем весь наш городок, когда Тармо Теэперв одобрил и утвердил меня в качестве своей невесты. Мне и в голову не приходило, что я-то — да, именно я — ничего как раз не одобряла и не принимала — ни своего богатырски сложенного жениха, ни понятия нашего городка о счастье и супружестве. Но признаться в этом, даже себе самой, было бы неслыханной наглостью.

В своем городке я не знала никаких иных способов существования, кроме немоты и отъединенности. И хотя задним числом моя помолвка кажется мне рядом постоянных унижений, именно Тармо Теэперв своим сватовством переменил все. Никто иной из парней жениховского возраста этого бы не сумел. Ну, возможно, с годами я бы смирилась и заставила себя полюбить какого-нибудь сапожника из нашего городка. В надежде, что человек, который умеет мастерить обувь, больше поймет в моих художествах, чем иной представитель благородной педагогической профессии. Но Тармо Теэперв превратил нашу помолвку в нечто необыкновенное. И самым необыкновенным было то, что на предстоящую свадьбу прибыл в качестве шафера молодой человек армянского происхождения.