Михаил Васильев - Остров

— Вот здесь, — Мамонт машинально обвел рукой тесное туалетное пространство. То есть в другом смысле? Теперь лицом бомж, наверное, — на всякий случай с преувеличенной бодростью заговорил он. — Раньше моряк, теперь, увы, в отставке… Осел на берегу, отдыхаю от бурь…

— А я после армии здесь, на железной дороге, — не дослушал его пузатый. — Уже, считай, ветеран труда. Теперь старшим проводником. Так и живу. Трое детей. У тебя, Мамонт, дети-то появились?

— Да вроде, — осторожно отвечал Мамонт, не признаваясь, что не узнает пузатого. — Как положено. Как говорится: построй дом, посади сына. Скажите, а куда этот поезд идет?

— А тебе куда надо? — почему-то не удивился проводник.

— Куда-нибудь… Хотел на Север. Далеко, туда, где сходятся рельсы.

— Зачем им сходиться. Не сходятся они нигде. Помнишь, как жили в доме Гузнова? Хорошее было время.

— Помню, конечно. Вася, ты что ли? — узнал его, наконец, Мамонт.

— Теперь уж, наверное, Василиск Иванович.

— Да, Вася, немало годов накрутило, — В последний раз, когда Мамонт видел его, Васе было семнадцать лет. Ничего общего с тем конопатым пацаном у этого массивного мужика не было совсем. Не осталось. Когда-то после детдома им на двоих дали общую комнату на чердаке старого, купеческого еще, дома посреди парка. Там Мамонт прожил только два-три месяца. Дом этот, наверное, считался самым плохим жилфондом в городе и здесь часто давали жилье выпускникам детдома, он как бы превратился в детдомовский филиал. Но долго там никто не задерживался. Не хотел.

Помнится, это была осень, было холодно, все время шел дождь. Холодная паутина. Вечный стук дождя по жестяной крыше. Туман, от которого древний парк, бывший сад купца Гузнова, становился ненастоящим, будто рядом появлялся другой мир. Тогда он так же просто ушел из дома, неизвестно куда.

— …Трудовую книгу опять пришлось потерять, — рассказывал Мамонт. — Снова не ту статью указали, — На столе в тесном служебном купе появилась большая бутыль с алжирским вином по кличке "Матрац". — Мы вечные странники, путники, которые почему-то так не нравятся правителям. У нас ведь все на цепи должны сидеть.

— Давай за встречу.

— Давай… Я вот сейчас задумался, а что произошло с того времени? Жизни на чердаке купца Гузнова? Да ничего… Никакой жизни. Так, некоторый быт.

За окном тянулись бесконечные стандартные пейзажи: сараи, домики из шпал, палисадники, закопченные привокзальный скверы- обыденный российский пейзаж. Кажется, что, если так ехать, долго, очень долго, то можно встретить две совершенно одинаковые копии — там, за окном.

"Опять еду куда-то… Движимый неправильно понятым инстинктом самосохранения и благоприобретенным алкоголизмом", — Лучшее опять сдвигалось в будущее, на еще один неопределенный срок. Сколько еще впереди таких?

— Надо же, Василиск Иванович…

"Разве есть такое имя?" — Мамонт не поверил бы в это, если бы не знал, что Вася не способен шутить и вообще ко всяким играм мысли, проявлениям фантазии, относится с раздражением. Заметно было, что в этом он не изменился.

— Когда-то я удивился, узнав, что Самуил — одно из имен дьявола, — продолжал, не мог остановиться, Мамонт. — И ведь как-то люди с этим именем живут… Ты знаешь, у дьявола — восемь имен. Семь известных, а восьмое никто не знает. Произнести их все — значит вызвать его. Сидел бы сейчас здесь с нами…

— Есть у меня увлечение, даже мечта… Первое, машину купить… — Полнокровный Вася, уже красный от выпитого, даже загнул палец, видимо, собираясь считать увлечения, но почему-то замер, подозрительно глядя на Мамонта. Может решил, что тот не способен прочувствовать его мечту. Значит за это время приобрел способность замечать чужое настроение.

Мамонт, подперевшись ладонью, глядел в окно, на кинематографически меняющиеся виды:

— Иногда жалею, что, в отличии от актеров, я не играю в жизнь, а в ней живу. Хотя предпочел бы наоборот.

— Ты что, актер что ли? — Вася в недоумении морщил лоб.

Пили долго. За окном темнело, напитки становились все проще.

— Помню, Вася, ты раньше все махорку курил. У тебя сейчас закурить есть что?

В васин стакан с одеколоном, почему-то в подстаканнике, вдруг капнула слеза.

— Ты чего? — всполошился Мамонт, — ты не думай, что я за твой счет, что я на халяву… Я там, на Севере, к геологам устраиваюсь, на первые подъемные тебя так угощу!..

За окном стало совсем темно и от этого пусто. А поезд все шел и шел в эту пустоту, отчего становилось ощутимо, какая она большая. Вася куда-то исчез.