Михаил Васильев: Остров

"Ты сможешь, — мысленно сказал Мамонт, — есть у тебя такое… Раньше было слово "задатки".

— Потерпи еще лет сорок — будешь еще стариком, — пробормотал он.

— Ничего, я тоже когда-то думал, что до старости далеко, еще поживу, а сейчас гляжу назад, а вроде никакой жизни и не было, — говорил Демьяныч. Все это время выражение в его глазах не менялось, он будто постоянно прислушивался к боли внутри себя.

— Молодость быстро проходит, старость проходит еще быстрее, — сказал кто-то.

— А таким износившимся как я на земле не место, — все дребезжал Демьяныч. — таких на земле уже не держат. Наверху списывают и выбрасывают на помойку. Какую-то свою, только им ведомую.

"Если душа действительно попадает в потусторонний мир, — подумал Мамонт, — то первым ощущением должно быть ощущение собственной беспомощности, как в детстве. С годами внушаем себе, что мы сильны и значительны, что мы все можем, приходит какая-то нелепая уверенность в себе. Все это, конечно, иллюзия, глупость это."

— Ты молодой, — как будто с обидой бормотал Демьяныч. — Вся жизнь впереди. Ума только не достает.

— Гляди, с рюмки пива старик окосел.

— Бате больше не наливать, — распорядился Пенелоп. — Какой из него теперь алкоголик. Теперь у него колеса вместо водки. Лекарства. Да он не слышит ничего. Глухой, как пень.

Все, только что отводившие глаза, сейчас забыли о Мамонте, галдели все громче:

— …План на рыбу повысили, а где она, рыба? Все вычерпали, все распугали. Рядом с землечерпалкой ходим. На материке с нас смеются.

— Мы теперь народ подневольный, под начальством живем. Белые негры.

— Он весь остров перепахать решил. Это директор наш, Петровский- фамилия… — решил кто-то пояснить Мамонту.

— Я тоже одного Пиотровского знал, — солидным голосом начал Мамонт. — Директора Эрмитажа.

— У меня в деревне друг был, — тут же перебил его другой незнакомый. — Этот мог водку, не глотая, пить. Эдак раскрутит бутылку и льет в горло, как в воронку прям. Так и звали его- Волчье Горло.

— Жаль, Козюльского нет, — твердил Пенелоп. — Рассказал бы что-нибудь.

"Ну что, как будто за это и воевали- чтобы хозяйничать в этой чайной, чтобы здесь боялись. Боялись отсюда выгнать. Итак, все съедено-выпито. Что дальше? — Мамонт медленно, чтобы заметили, поднялся и пошел. Никто его не остановил. — А ты что хотел?"

"Увеселительная прогулка. И деньги пропил. Сходил, повеселился… Козлы! Козлы в общей упряжке, и я пристроиться решил — где-то сбоку, пристяжным… — Он остановился перед какой-то странной кочкой, вызывающей непонятное удивление. — Мина, — наконец, понял он. — Что-то задумался я. Не удалась пьянка."

Внезапно он понял, что приходил в эту чайную за утешением. Искал его везде, ходил кругами по лесу, где его и быть не могло, потом решился на эту вот встречу.

"Чаю так и не досталось… Ну и живите как хотите. Говну хуже не станет. Оно уже говно."

"Никак его не победить, время. Ни в чем, — Мамонт уловил живое движение там, где ничего живого не должно было быть, где-то в кроне дерева. Игуана, торопливо вихляясь туловищем, спускалась по стволу, не обращая на него никакого внимания. Длинные шипы, будто не по размеру сделанная из выцветшего гобелена, шкура. Опять надоедливо вспомнился гобелен — каждый раз вспоминался, когда он видел игуану. — Неинтересны стали новые впечатления. С возрастом неизбежно становишься обывателем."

Он опустил автомат — почему-то расхотелось игуаньего мяса. Игуанятины.

"Неужели оставшаяся позади жизнь — это всего лишь постоянная борьба за интересы своего тела. Физиология, блин. Должно же когда-то надоесть бороться. Могу устать?"

За деревьями здесь чернела маленькая избушка из пальмовых бревен — заброшенная баня, неизвестно когда и кем здесь поставленная. Заскрипела дверь, черными кристаллами сверкала на потолке в проникшем луче света сажа. Это здесь он лежал несколько дней, когда заболел. Отлеживался. На стене по-прежнему висел никуда не исчез, зачем-то прибитый здесь к стене, пробковый спасательный круг. Тут же все сушилось, давно забытое, одеревеневшее, белье.

"Совсем нервы ни к черту," — Какая-то горечь поднялась изнутри при виде дырки в носке. Оказывается, в последний раз он забыл здесь нож. Как он сильно стерся за это время, за период жизни на острове, лезвие стало узким и неровным. Этот нож был его первой покупкой, куплен был на той стороне, на материке. Обнаружилось, что он помнит судьбу каждой своей вещи.

Здесь, на дороге, стоял черный камень, похожий на глыбу угля.