Джойс Кэри - Из первых рук

— Хорошо, сэр, — сказал неожиданно старый негодяй. Возможно, он был бы рад приплатить мне за то, что я избавил его от Мерзавеццо. — Наличными.

Я почувствовал, что попался. Я не ожидал, что он согласится на двадцать восемь шиллингов.

— Прекрасно, — сказал я. — По рукам. И два шиллинга шесть пенсов на такси. Значит, с меня двадцать четыре шиллинга шесть пенсов. Наличными. Завтра. Но я вот что вам скажу. Я избавлю вас от Антонио прямо сейчас.

Я знал угольщика — он друг Своупа, — который подвез бы мне холст в пустой тележке за полтора шиллинга. А у меня оставалось девять шиллингов шесть пенсов из тюремных денег.

Но Айки вдруг заупрямился: он не отдаст картину без денег — и точка.

— Ну что ж, — сказал я. — Я сделал все, что в моих силах. Уговор дороже денег. А вы идете на попятный. Должен вам сказать, я не привык к такому Обращению.

— Вы обещали уплатить наличными, — сказал Айки. — И двадцать восемь шиллингов минус два шиллинга шесть пенсов будет двадцать пять и шесть пенсов.

— Пойдем на компромисс, — сказал я. — Если только это вас волнует. Никто не сможет упрекнуть меня, что я не пошел вам навстречу. Двадцать четыре шиллинга девять пенсов.

— Хорошо, — сказал Айки. — Наличными.

— Деньги на бочку, — сказал я, — завтра.

Но он мне не поверил. И не потому, что я не вызывал в нем доверия, он вообще озлобился на жизнь. А я терпеть не могу людей, которые не придумали ничего лучшего, чем озлобиться. Я воззвал к его лучшим чувствам.

— Я всего лишь художник, — сказал я. — Я ничего не смыслю в делах. Меня все время обманывают. Вы и сейчас найдете на Бонд-стрит двух маклеров, которые нажили на мне тысячи. А поглядите на мои ботинки. Но даже я понимаю, что всякое дело строится на доверии друг к другу. Если вы не научитесь доверять людям, мистер Айзаксон, вы никогда не попадете на Бонд-стрит.

— Не попаду, верно, — сказал Айки. И он закрыл глаза и снова умер.

— Скорее уж в богадельню, — сказал я.

— Я тоже так думаю, — сказал Айк.

— Выпускать из рук синицу ради журавля в небе! — сказал я.

Я расстроился. Я так хотел этот холст. Будь у меня хоть один фунт, я отдал бы его старому моллюску.

— Ни доверия к людям, ни смелости пойти на риск, — сказал я. — Ошибка всех неудачников.

— Именно, — сказал Айк, приоткрыв глаза ровно настолько, чтобы убедиться, что я иду к двери. Он выглядел совсем больным. Мог окочуриться в любую минуту.

— Что ж, — сказал я, — зайду завтра и заберу свою покупку.

— И захватите деньги, — сказал Айк.

Было ясно, что он не надеется меня больше увидеть. И я подумал: если старая развалина продержится еще хоть две недели, я получу этот холст за десять монет. Но, возможно, ему не протянуть так долго... сам повесится, или его хватит кондрашка. Мне еще никогда не представлялся такой удобный случай достать большой холст. И какой холст! Покрыт краской в лучшей классической манере, в тот период, когда еще не появился битум. Нигде ни трещинки, словно отполирован. Настоящий старый мастер; покажите-ка мне лучший грунт.

От одного прикосновения к этому холсту у меня запела рука. Я чувствовал, как ложится на него краска, сладкая, как крем. Ах, черт, сказал я. Я перенесу на него «Грехопадение». Беда с этой картиной в том, что она слишком мала. И вдруг я увидел, каким должно быть «Грехопадение». Истинное падение. Пламя и сера. Синий и красный. Зеленое сияние в верхнем левом углу рядом с красной башней. А внутри нее за квадратиками решеток — вспышки сине-зеленого огня. Символ чего-то. Зарождения? Пойдет. Или язычки пламени, словно мужчины и женщины, бросающиеся друг к другу и сгорающие, как угольки. Взаимосожжение! А чтобы продолжить узор наверху, нужны белые, нет, светло-светло-зеленые цветы, которые будут плыть среди звезд, — воображение, рожденное любовью. От рождения к духовному возрождению. Старый фигляр — пристойность — хлопается носом о землю, так что искры из глаз, звезды в небе. Вот, вот. Эта пуговица на ширинке — закон — отскакивает под напором природы, и неожиданно появляется дьявол в образе лирического поэта, воспевающего новые миры вместо старых. Адам преследует голуболицых ангелиц Иеговы. И становится прародителем молодых дьяволят, несть им числа.