А оставшийся мотоциклист-кроссмен с трудом погрузил потерявшего сознание Монастырского в коляску и поехал вслед. Он ехал осторожно, чтобы раненого не слишком трясло, виляя между деревьями, тихо переваливаясь через корни и коряги. И так пока хватило бензина. А потом нес Монастырского на себе, точно так же, как тог в свое время нес другого раненого.
Разведчика, из последних сил тащившего лейтенанта, тоже встретили товарищи, помогли добраться к своим. Монастырского тут же отправили к врачам. Те внимательно осмотрели его и заявили единогласно: «Безнадежен». Тогда начальнику полевого госпиталя позвонил комдив и приказал «сделать чудо». Наверное, майор медицинской службы, до войны хирург районной больницы, был дисциплинированным подчиненным. Он «сделал чудо». И вскоре медленный санитарный поезд увозил Монастырского в далекий тыл.
— Уникальный случай, — сказал хирург, напутствуя своего пациента. — Один из миллиона. Горжусь («Сейчас скажет „вами“», — подумал Монастырский)… собой! — серьезно закончил врач и добавил: — Для вас война кончилась, но и на гражданке найдите работу полегче. Природа два раза делать подарки не любит.
Наверное, на этот раз природа все же сделала исключение: через три месяца Монастырский выписался из госпиталя, затем сумел попасть в артиллерийское училище и, пройдя ускоренный курс, догнал войну уже в Германии. Теперь он был старший лейтенант, артиллерист, кавалер шести боевых наград.
Воевать стало легче (если можно употребить это слово, говоря о войне). Легче вообще. Советская Армия наступала. Круша врага, она неудержимо двигалась вперед, на Берлин, и уже были отчетливо видны предвестники победы. Приподнятое настроение завтрашних победителей царило в войсках. И тем большую ярость вызывало уже бессмысленное, ожесточенное сопротивление врага. Исход войны был решен, и тысячи умиравших сейчас на полях сражений уже не могли ничего изменить. Но враг сопротивлялся, и люди умирали. И если легче стало воевать вообще, то на всех конкретных участках фронта по-прежнему свистели пули, рвались снаряды, летели мины.
На войне не бывает легких боев. Каждый бой труден. Идет ли столкновение фронтов или снайперская дуэль — все дело в масштабах.
Но, пожалуй, один из самых страшных — бой между танками и противотанковой артиллерией. С чем сравнить его? Когда эти пышущие жаром, грохочущие чудовища несутся на тебя, извергая огонь, нужно иметь не нервы — стальные канаты, чтобы неторопливо, но споро наводить орудие, хладнокровно выжидать, чтобы танк приблизился к заранее отмеченному рубежу, и открывать огонь. Ни секундой раньше, ибо можно промахнуться, и ни секундой позже, ибо тогда не промахнется враг, а в ту единственную секунду, которая принесет победу. Когда с воем умчится снаряд, вспыхнет огнем бронированная громада, повалит густой черный дым и, словно тараканы, вывалятся из люков и начнут разбегаться танкисты в черных комбинезонах. Или, как тараканы, сгорят внутри своей машины.
Но пока они живы, они тоже стараются не упустить секунды, упредить выстрел противотанкистов и скорее приблизиться, налететь, раздавить, превратить в месиво и сталь орудия, и землю окопа, и живую человеческую плоть.
Бой танков и противотанковой артиллерии ужасен. Всякий бой — чудовищное испытание для нервов, но этот… Монастырский ведь был мальчишкой, ему бы сидеть в институтской аудитории и заглядывать в шпаргалку, играть в волейбол где-нибудь в парке или гулять с девушкой вдоль Москвы-реки на заре. Ну что за годы, двадцать два, господи! А он, огромный и суровый, со своей бородой Черномора, будто сросся с орудием, и казалось, все пятьдесят лет прошумели над его седой головой.
Белокрестные танки выползали из леса и, казалось, медленно, неуверенно, словно нащупывая дорогу, рассеивались по полям. Они были такие маленькие и далекие… Но Монастырский отлично знал, с какой огромной скоростью мчатся они, как страшен пока лишь отдаленный грохот гусениц. Пройдут минуты, и они окажутся рядом, и можно будет заглянуть в огромный черный орудийный зрачок. А орудие качается, трясется вместе с танком на ухабах, и не сразу заметишь, как медленно вращается башня, как неумолимо нащупывает тебя черный зрачок.
— Товарищ старший лейтенант, товарищ старший лейтенант! Ну пора уж, ну вот же они!
Он весь вспотел, у него глаза сейчас вылезут из орбит, губы трясутся у этого молоденького солдата — недавнее пополнение. О нет, он не отступит, не убежит, но Монастырский его понимает — сам вначале испытывал такое же, а ведь он к тому времени уже прошел фронт…
Читать дальше