Улья Нова - Инка

– Так о каких расценках, милая, ты пришла спросить в такую рань?

Инка, утратив способность говорить, сидела, как неподвижный, отпахавший все свое волшебство идол, и смотрела на вопрошавшего бессмысленным, испуганным взглядом. Облепивший ее фигурку сарафанчик приводил тараканов в похотливый восторг, кое-кто из них умиленно жевал резину, кое-кто другой подмигивал и улыбался, а тот, самый первый, встретивший ее у двери таракан-крепыш устрашающе выпятил нижнюю челюсть и повторял, зловеще и громко рыча:

– Оглохла? Отвечай, о каких р-р-р-асценках пр-р-р-ишла узнать?

Излишняя близость целой стаи диких, грубых мужчин с оружием, которые непонятно чего хотят, очень смутила Инку. Отсутствие коллег и погром в кабинете хозяина заставили насторожиться и быть начеку. Она напряглась и навострила ушки, как маленький, но юркий зверек. Тяжелое, горячее дыхание тараканов жгло виски и щеки, их черные униформы оскорбляли грубостью ткани, резкими, тревожными запахами и заношенной нечистотой. Но, несмотря на все это, Инка не дала себе пропасть. Она собралась, вдохнула поглубже спертый офисный воздух и, кое-как сплетая слова родного языка, выдавила, не заботясь о правдоподобии, что пришла узнать, сколько стоит билет до Лимы. В Лиме живет подруга, Азалия, скоро в школе каникулы, вот она и пришла узнать, сколько надо копить, а то очень уж хочется повидаться с подругой. Произнося слова спокойно и неспешно, стараясь не делать резких движений и не махать руками, чтобы не спугнуть налаживающееся доверие, она попутно очищала свои коленки, локти, груди и подмышки от жадно припиявленных взглядов. В какой-то момент ей почти удалось своим испуганным, но неспешным голоском всех успокоить, и стеклянные взгляды, потеплев, привязались за невидимые ниточки к задумчивому танцу ее рук. Ответ прозвучал мирно, беспомощно и от этого убедительно. Знай хоть кто-нибудь из умиленных тараканов, что Лима, « этот населенный пункт расположен » на той, обратной стороне Земли, они бы не простили такого бесстыдного вранья. А так ответ внушал доверие, заражал симпатией к какому-то странному миру девчонок-пигалиц, обольстительных, но пока запретных школьниц-синиц с голыми плечиками и коленками. Напряжение спало, на лицах морщины разгладились, усмешки, улыбки и недвусмысленные кивки означали, что вопросы исчерпаны, а Инка – свободна и может идти, правда, не пояснили, куда ей теперь идти.

От толпы отделился сероглазый тараканчик, был он еще молод, небрит, по всему видно, новичок на службе и поэтому не утратил дружелюбие, не окончательно залил себя в черную хитиновую униформу. Повиливая перед Инкой узкими бедрами и тугими подтянутыми ягодицами, он шел вразвалочку, как-то боком, широкими, тяжелыми шагами, наверное, он старательно маскировался под матерого вояку, но его незамысловатая, нерадивая мимикрия вызывала только улыбку. Вот уже тревожно щелкнул замок, бронированная дверь пропела последний раз Инке вслед скрипучую, жалобную песнь и выпустила ее на волю. Выглянув резко из темноты коридора на свет дневной, мужичок сощурился и от этого на мгновение утерял всю служебную древесину с лица, стало видно, что он совсем еще молодой паренек с мягкими, ни разу не бритыми волосиками на подбородке. Глотнув свежего воздуха и ощутив себя снова на свободе живой и здоровой, Инка перехватила ласковый взгляд парня. Она приблизилась на неприличное расстояние к хитину его куртки, к его затянутому до треска ремню и, выгодно выставив колено вперед, наконец задала мучивший вопрос: что вообще все это значит, где сотрудники и не стряслось ли чего с фирмой?

Паренек сначала смутился, на щеках его разлились два пунцовых озерца, но потом он нахохлился, расправил спину и попытался объяснить. Говорил он с трудом, долго и кропотливо подбирая слова, словно изъяснялся на иноземном, но недавно освоенном языке. Но, несмотря на его сбивчивый рассказ, Инкины глазенки все более округлялись, тревожно увлажнялись, растерянно бегали и метались. Крохи, шелуху, неказисто подклеенные друг к другу, раскуроченные, лишенные ударений и блеска слова тараканчика приходилось очищать, промывать, лечить, полировать, а потом уж переводить на понятный и привычный для Инки язык. Те скудные, обрывочные факты, которые ей удалось расшифровать, понять и домыслить, развернулись в ее сознании в виде трагических, полных страдания, слез и боли картин, что достойны кисти ведущих живописцев и резца лучших скульпторов мира.