Владимир Заманский - Записки старого киевлянина

Доктор приехал домой в Москву, пришел на свою улицу в свою квартиру и увидел там двух немолодых женщин, которые оказались его дочерьми.

- Где ваш папа? - тоном следователя спросил хирург. В лагерях он стал стопроцентным зеком и перенял все манеры урок. Дочери ответили, что папа в командировке.

- Не, барышни, - ответил отец. - Ваш папаша был осужден. А теперь он вернулся. Это я ваш папа.

Одна дочка упала в обморок, вторая тут же была послана за водкой, хотя в лагерях папа, имевший доступ к медицинскому спирту, предпочитал спирт. Но вся эта гражданская жизнь, когда в магазинах спирта не было, произвела на гражданина доктора резко отрицательное впечатление. К тому же надо принять во внимание, что в Москве вчерашний преступник не мог надеяться, что его примут на работу с распростертыми объятиями. И разве в столичной больнице он будет пользоваться таким уважением со стороны охраны и контингента, как в лагере?

Поэтому вскоре произошло то, что в лагерной практике случалось не так уж редко. Отсидев полжизни за колючей проволокой, «у хозяина», как говорилось в Гулаге, многие осужденные уже не могли приспособиться к жизни на воле. Они просились обратно. Знаменитый на всю Колыму хирург вернулся в свой лагерь и потребовал посадить его снова. «У хозяина лучше», - пояснил он. Доктор забыл, что такое свобода.

В очень далекие времена Киев был театральным городом. После всех потрясений у нас оставалось всего четыре театра. Мы их называли не официальными именами, а по своему: оперный, русская драма, театр Франко и оперетта. Был в Киеве театр юного зрителя (ТЮЗ) и кукольный театр, но к ним власти относились снисходительно-покровительственно, и получить почетное звание академических для детских театров было проблематично.

Русскоязычная публика высокомерно посмеивалась над переводом с французского «пити каву в білих рукавичках» и не могла представить, что франковцы поставят Шекспира. Они ставили преимущественно Корнейчука и старые пьесы с их сельским юмором. Но было еще и «Украдене щастя». Этот спектакль с великим Амвросием Бучмой стал первым моим театральным потрясением. Было лето, невыносимая жара, а тогда в театр ходили только в костюмах, и снять в зале пиджак было неприлично. Но вот на сцену вышел насквозь промерзший Микола Задорожный. Подсел к бутафорскому огню и стал греть окоченевшие руки. Мне стало холодно.

Бучма был артистом мирового масштаба, и будь Украина государством, а не советской провинцией, его знали бы всюду. Но за границу мы не ездили, и стыдно вспоминать, как говорили о студии, на которой работал сам Довженко: кино бывает хорошим, плохим, очень плохим и снятым на киностудии Довженко.

Тем не менее, театр Франко, зажатый в тиски идеологии, ставил потрясающие спектакли по очень слабым советским пьесам. Таким шедевром был спектакль «В степах України». Мне, ребенку, показалось странным: с чего это суровый Часнык так впился в смешного Галушку? Что он от него хочет? Вроде прав Галушка, когда говорит, что ему и в социализме хорошо, социализм ему еще не надоел. Ведь для чего устроили революцию? Чтобы людям хорошо жилось. Галушке хорошо, колхозникам тоже. Но автор и его герои звали Галушку и нас, грешных, куда-то еще дальше, в какие-то выси.

И вся эта пропаганда, все эти кукольные персонажи колхозников, для которых высшее счастье - приезд маршала Буденного, все это меркло в сиянии потрясающего мастерства Юрия Шумского с его неповторимым голосом. Этот артист то смешил до колик в комических ролях, то потрясал в ролях героических. Шумский был велик в любой роли. А что уж говорить о гениальном Яковченко? В его исполнении совершенно дурацкий персонаж Довгоносика сразу же стал театральной классикой.

Моя мать старалась не пропускать премьеры, и я рад, что в русской драме был на премьере «Хождения по мукам», на премьере великолепного спектакля «Мораль пани Дульской» с изумительным Халатовым в бессловесной роли бессловесного мужа. За весь спектакль он один раз произносил одну фразу: «А ну вас всех к черту!» И зал помирал со смеху. Я видел Михаила Романова в «Живом трупе». Такого Протасова в русских театрах не было. Я встречал на улице актеров, к которым сегодня бросались бы толпы. Лазарев с великолепным псом. Такого дога в Киеве не имел никто. Ходил по улицам, а не ездил в иномарке Юрий Лавров, и бегал по Пушкинской его сын, ставший со временем знаменитым Кириллом Лавровым.

Советскому театру было велено исповедовать реализм. Чтобы всё, как в жизни. Чтобы не сцена, а комната без четвертой стены. Тем более изумил меня, провинциала, спектакль миланского театра «Пикколо», который я увидел в Москве. В Малом собрался весь столичный бомонд. С трепетом я взирал на великих стариков, работавших с Немировичем и Станиславским. Мимо меня проплыл монументальный Охлопков. Когда его назначили заместителем министра культуры, кто-то спросил: «Коля, как ты справляешься с этой ролью?» Николай Павлович ответил: «Чудак! Я королей играл!»