Владимир Заманский - Записки старого киевлянина

Да и мы верили тому, что говорили. Что в СССР нет государственного антисемитизма. Что наша демократия по существу демократичнее других. Что мы бедны не потому, что у нас нелепая экономика, а потому, что была война. Одна француженка деликатно сказала мне, что в ее стране война тоже стерла с лица земли несколько городов. Я еще более деликатно ответил, что нам, увы, повезло меньше: у нас разрушений больше. Сказал и задумался: почему же мы позволили Гитлеру дойти до Волги и почему Франция ушла от нас так далеко вперед?

Спустя четверть века после войны я съездил в группе туристов в социалистическую ГДР. В магазине дама из нашей группы украла лифчик. Ее поймали, руководитель группы, фронтовик, надел все свои боевые награды и пошел выручать соотечественницу. Ее отпустили. Вечером мы с ним гуляли по Берлину и сокрушались: как же так получилось, что побежденная, дотла разрушенная Германия живет лучше и богаче нас, победителей?

Вернувшись домой, коллега рассказал в своей газете, как успешно немцы перенимают наш опыт строительства социализма. Я к тому времени проработал на телевидении 12 лет, но выступить с таким рассказом не смог. Меня в эфир не выпускали.

В 60-х годах мне дважды приходилось принимать участие в фальсификации всенародных выборов. Один раз народ всенародно избирал народных судей, второй раз - депутатов Верховного Совета, то ли СССР, то ли УССР. Оба раза народ в лице директора и парторга конторы, где я служил, поручил мне быть секретарем избирательной комиссии.

Я тогда работал переводчиком в странной организации - доме ассортимента Госплана УССР. Как-нибудь расскажу о нем подробнее. Моя должность существовала для того, чтобы в отделе было семь человек. Иначе отдел не мог считаться отделом, и его начальника пришлось бы уволить, что было абсолютно недопустимо - контора существовала для того, чтобы куда-то пристроить чьих-то жен, родственников и друзей. В стране победившего социализма безработицы не было. Были дармоеды, но они не считались.

Итак, меня, как лицо, занятое чепухой, можно было командировать в избирательную комиссию, куда я и направился с удовольствием. Все таки какое ни какое, а дело.

Выборы в социалистическом государстве готовились не так, как сейчас. Сейчас пар идет в предвыборный гудок - в агитацию. Тогда агитация шла для видимости. Кандидатов назначенных свыше, нельзя было не избрать, в бюллетенях значилось одно-единственное имя. Но списки избирателей готовились очень тщательно. Сначала по квартирам прошли так называемые агитаторы, такие же дармоеды, как и я. Они составляли списки жильцов, и машинистка, специально мне выделенная, печатала эти списки. Эта машинистка оказалась интеллигентнейшей старушкой, явно из каких-то выпускниц Института благородных девиц. В списках избирателей изредка попадались странные и забытые фамилии - то Шереметьевы, то Гинтовт-Дзеволтовские. «Ну что вы хотите, - вздыхала старушка, хотя я ничего не хотел. - Уничтожены целые классы». Она тоже была обломком великого кораблекрушения.

Когда списки были готовы, агитаторы снова пошли по квартирам, напоминая избирателям, что надо сходить и проверить, правильно ли они значатся в списках. Ошибки тут же исправлялись.

Выборы предоставляли одну из немногих возможностей протеста. «Я не буду голосовать, пока мне не починят крышу! - кричали отдельные несознательные избиратели. - Сколько можно! В доме грибок!»

Не пойти на выборы было боязно, но голосовать «против» - страшно. Если ты согласен с политикой партии, ты опускаешь бюллетень в урну и идешь домой с чувством выполненного долга. Но если ты прячешься в кабину, значит что-то тут нечисто. Кандидат-то один. Значит, ты его вычеркиваешь. Ты открываешь свое вражеское нутро.

В день выборов агитаторы снова ходили по квартирам и просили поскорее проголосовать, «иначе я не смогу пойти домой!» В избирательном участке на больших таблицах с номерами избирателей вычеркивались проголосовавшие, и избирательная комиссия стремилась, чтобы вычеркнутых было побольше. Голосовать вместо родных и близких, соседей и знакомых не возбранялось.

Все время звонили откуда-то сверху: какова явка? Мы врали, что большая. Но наступал вечер, следовало отчитаться за поголовное голосование, а тех, кто не пришел, оставалось еще много. И тут я стал свидетелем, а, стало быть, и участником фальсификации. Председатель комиссии бросил в урну пачку бюллетеней, а девочки, сидевшие над списками избирателей, проставили против фамилий не явившихся отметки «да» - проголосовал.