Кани Джеронимо - Имена

Егору захотелось пить.

— Д-а-й-т-е-м-н-е-в-о-д-ы… — попросил он.

«Разве вода была когда-нибудь такой вкусной? Может быть, у них тут какие-то источники… подземные…»

В каждом движении было что-то приятное.

«Да, господи, да что ж такое? Еще пить…»

— Д-а-й-т-е-м-н-е-е-щ-е-в-о-д-ы… — снова попросил Егор.

Он выпил второй стакан, не останавливаясь.

«Вот оно! Как мне хорошо.»

В горло резко ударил комок. Видимо на его лице, что изменилось. А может, Миша с Сергеем и так по опыту знали, что сейчас должно произойти.

— Блядь, бери его по руку! И в сортир его. Если он наблюет здесь, я заставляю тебя это сожрать! — это Миша кричал Сергею.

Егора вовремя успели дотащить до туалета. Как только он оказался возле унитаза его начало рвать.

«А это не так уже хреново… — подумал Егор, созерцая свою блевотину в унитазе. Поблевать еще что ли?» Егора снова вырвало.

Он попытался встать. Ноги обмякли и не подчинялись хозяину. Ужасно хотелось пить. Он дотянулся до крана в ванной и стал пить. Казалось, он мог выпить несколько литров, и все равно было бы мало.

Его снова вырвало. На этот раз в ванну.

Егор во второй раз попытался встать. Ему это удалось. Чуть-чуть шатало, но все-таки он стоял. «Жарко тут…» Егор начал стягивать с себя свитер. Оголив торс, ему ничуть не стало прохладней.

Полная моральная независимость.

«Как прекрасен мир. Теперь я понимаю, почему везде кричат, что наркотик — это дерьмо. Так всегда было. Эти суки всегда прятали от нас самое лучшее, чтобы им больше досталось. Это МОЕ! Я остаюсь.» Егор тихо засмеялся. Ему было очень хорошо и весело от собственных мыслей. «Я же чертовски умный человек!»

Егор сел на край ванны и стал улыбаться своему отражению в зеркале.

Когда Гоша был еще маленьким мальчиком, он любил наблюдать за проходящими товарными поездами и считать, сколько вагонов в каждом из них. Цистерны, платформы с машинами и тракторами, контейнеры… Позднее он даже завел тетрадку, в которой записывал номера поездов и количество вагонов в каждом из составов. Некоторые машинисты узнавали большеглазого мальчишку и сигналили, приветствуя его. Гоша тут же сбивался со счета и начинал радостно махать ладошкой в ответ.

С тех пор прошло почти четырнадцать лет. Теперь Гоше было двадцать. И он не совсем понимал, почему детские воспоминания приходят как раз тогда, когда их совсем не ждешь. Почему вообще все — и хорошее, и плохое — приходит именно тогда, когда ты этого не ждешь?

— Двадцать семь… Двадцать восемь…

Наконец поезд прошел. Гоша потер озябшие руки, засунул их поглубже в карманы легонькой курточки и, ловко перепрыгивая через рельсы, направился в сторону ближайшей станции метро.

В институт Гоша поступил без особых проблем. Но учиться там долго не смог. На втором курсе декан вызвал его к себе.

— Послушай, Гоша, ты же хороший парень. Способный… Почему ты так относишься к жизни?

Гоша сидел молча, уставившись в грязное пятно на линолеуме.

— Эх Гоша, Гоша… Почему ты молчишь все время? Сказал бы что-нибудь? Молчишь? Ты знаешь, что ты кандидат на отчисление?

— Знаю, — ответил Гоша, не поднимая глаз.

— И что ты думаешь по этому поводу?

Гоша на секунду задумался. Потом сказал:

— Алексей Алексеевич, можно я пойду.

От неожиданности декан приоткрыл рот.

— Иди, — почти шепотом ответил он.

Гоша поднялся со стула и направился к двери. Уже выходя из кабинета, в дверях, повернувшись в пол оборота, он произнес:

— Я зайду как-нибудь… за документами. До свидания Алексей Алексеевич.

Гоша прошел по коридору и вышел на улицу. С монолитного неба падал снег. Гоша посмотрел вверх: серые тучи заволокли небо так, что солнца не было видно. «Ничего удивительного, — подумал он. — Кругом одно дерьмо. А закончиться это — появится новое. Оно никогда не кончится. Поэтому надо либо самому становиться дерьмом, чтобы держаться на плаву. Либо оставаться человеком и тонуть.»

Острые снежинки падали на лицо. Он бы так стоял еще довольно долго, если бы одна из снежных звездочек, падающих с неба, не попала ему в глаз.

— Черт… — выругался он, прижав ладонь к пострадавшему глазу.

Никакой смертельной травмы глазного яблока не было. Не было даже кратковременной боли, или временного неудобства, которое появляется, если в глаз попадет ресница. Гоше просто хотелось пожалеть самого себя. И хоть он никогда себе не признавался, что он был брошен всеми, он действительно был одиноким человеком.