Олег Лукошин - Человек-недоразумение

Я чувствовал: я произвожу впечатление. Я отсылаю в толпу бурлящую энергию, и толпе это нравится. В этом и состоит, чёрт меня дери, феномен популярности: он не в таланте, не в умении подбирать рифмы и брать высокие ноты. Он в умении приходить и побеждать, нагло хватая публику за жабры, яйца и прочие вмятины и выпуклости. Я знаю, та песня была сущим говном. Все мои песни, которые я напишу впоследствии, будут тем же, мой талант в другом, он в одной-единственной мыслительной грани, в понимании своего положения и предназначения в этом мире. Он в великом отрицании сущего. Этого вполне достаточно для того, чтобы уметь проявлять себя порой и в других формах.

— Классно рубаешь, чувак! — раздался над моей головой чей-то голос, лишь только песня достигла финала.

Человеком, сделавшим мне комплимент, оказался длинноволосый парнишка в очках, с тесёмкой на голове и специфическим блаженным выражением лица, стопроцентный хиппи.

— Спасибо, чувак! — отозвался я. И добавил немного лукаво: — Всё, что я делаю, я делаю для людей.

Недавно я услышал от одного из представителей современного молодого поколения, этакого двадцатилетнего балбеса, что слово «чувак» означает следующее: «кастрированный кабан». Быть может, хотя мне трудно представить себе кастрированного лесного кабана и того человека, который попытается произвести с ним такую операцию. Бьюсь о заклад, что во времена моей юности подобный смысл в это слово никто не вкладывал и использовал его исключительно как дружеское обращение. Уверен также, что все эти «кастрированные кабаны» и всякие прочие стыдливые смыслы, которыми наполнена нынешняя молодёжь — производное от той идиотской обработки, которую произвёл над ними рэп, и лживо-позитивистская идеологическая направленность, ставшая главной философской доминантой последних лет. Быть может, я становлюсь стареющим пердуном, но тогда всё было проще, и скрытых издевательских смыслов в обыкновенных словах никто отыскать не пытался.

— Слушай! — продолжал парень. — А как ты смотришь на то, чтобы стать вокалистом в нашей рок-группе? Мы создали её с пацанами на филфаке КГУ, назвались «Сон Борменталя», репетируем уже целый месяц. Есть кое-какой материал, а вот петь чё-то ни у кого не получается. Да и текстовик ты, как я погляжу, сильный.

— Да без проблем! — отозвался я. — Только мне жить негде.

Оговорка эта моего нового друга, назвавшегося Эдиком, не смутила. Несколько минут спустя, собрав свои немногочисленные манатки, я уже ехал на троллейбусе по грязным казанским улицам со своим новым другом до общежития Казанского государственного университета, куда он меня решил с абсолютной уверенностью на успех пристроить. С абсолютной уверенностью вышел лишек, потому что пристроить меня туда можно было вообще без всякой уверенности: в общежитии КГУ, как и сотнях других общежитий университетов, институтов и профессионально-технических училищ, жили и живут все кому не лень, причем экстремист-одиночка, задумавший уничтожение мира, в этой компании покажется далеко не самым ярким и вызывающим персонажем.

Мы ввалились в обшарпанную комнатушку, затерявшуюся на четвёртом этаже общежития и едва подпираемую какой-то кривоватой и на вид чрезвычайно ненадёжной дверью. В комнате нас уже ждали. То есть ждали не именно нас, а вообще гостей, потому что подвыпившая и весёлая компания студентов, состоявшая из четырёх парней и двух девчонок (большая часть этой компании, кстати говоря, и являлась рок-группой «Сон Борменталя»), пребывала на тот момент в совершенно жизнерадостном расположении духа и рада была любой твари божьей, готовой появиться на пороге. Бутылка водки и бутылка портвейна, изъятые Эдиком из наплечной сумки, радость от нашего прихода многократно усилили.

Я быстренько со всеми перезнакомился. Наиболее крупной фигурой — в смысле телесного объёма, ибо был он весьма массивен и тяжёл — оказался парняга, назвавшийся Пухом. Я тут же оценил догадливость и остроумие человека, нарекшего его такой кличкой, потому что, кроме как Винни-Пуха он, бас-гитарист «Сна Борменталя», никого не напоминал. Как узнаю я впоследствии, Пух окажется горемычным наркоманом. Да, такой вот парадокс: наркоман в массовом понимании — тщедушный доходяга с ввалившимися глазами и трясущимися руками. Пух был не таким: спокойный, флегматичный, всегда добродушный, он представлял собой крайне редкий тип упитанного и бестревожного наркомана-философа, готового в любую минуту пуститься в трансцендентные размышления о сути всего живого и мёртвого. Под его влиянием я и сам прикоснусь к миру природных и синтетических наркотиков — разумеется, используя их лишь в качестве инструмента для расширения сознания — но заранее, во избежание пошлых кривотолков (быть наркоманом не то что стыдно, а как-то глупо), хочу заявить, что стезя эта меня не привлекла. Конечным целям моей борьбы она не отвечала.