Олег Лукошин - Человек-недоразумение

Мне выдали бельё, полотенце и даже поношенные тапочки. Два куска мыла и зубную пасту с щёткой мне заранее передали родители. Они же подготовили мне синюю школьную форму: как им сообщили, при интернате существовала полноценная школа, и я, о счастье, ничего не потеряю в изучении курса одобренной министерством образования школьной программы для детей моего возраста. Так что я не нуждался ни в чём. Попросту говоря, я был абсолютно счастливым человеком.

Высокий и очень худой санитар, глядя на которого так и просилось определение «дистрофик», проводил меня до палаты. Санитар был крайне погружён в себя, что-то бормотал на ходу, совершал энергичные движения руками, объясняя отсутствующему собеседнику, как глубоко он ошибается, и не обращал на меня никакого внимания. Я плёлся за ним и с интересом оглядывался по сторонам. Иногда, то в коридоре, то в какой-либо одиноко растворённой двери, появлялось любопытное детское лицо. Я насчитал таких лиц штук шесть. Все они наводили на печальные размышления. Это были лица форменных дебилов. Нет, дебил это начальная стадия процесса отупения, этих особей, пожалуй, стоило назвать олигофренами или идиотами. Они были безнадёжны: пустые взгляды, не содержащие ни мысли, ни дуновения эмоции.

Перспектива превратиться в такое же растение несколько напугала меня, поэтому за все три с половиной минуты дороги до своей палаты я принялся лихорадочно прокручивать в голове возможные варианты побега. Я уже раз двадцать убежал из этого заведения, пока мы добрались до конечного пункта: через окно, через крышу, сквозь лаз в земле, на воздушном шаре и с помощью ковра-самолёта. Именно так бегство из интерната стало для меня с самых первых минут пребывания в нём навязчивой идеей. И это несмотря на то, что здесь я провёл весёленькое в самом прямом смысле слова время.

Наконец мы приблизились к заветной двери. Санитар, вспомнив наконец, что он кого-то сопровождает, нервно оглянулся, но, заметив меня в трёх метрах позади, успокоился. Ещё мгновение — и он распахнул передо мной врата в неизведанное.

Неизведанное встречало меня в количестве трёх душ. Души — по виду пацаны моего возраста или чуть постарше — сидели каждый на своей кровати и занимались умственным трудом. Один читал книгу, другой собирал из детского конструктора некую абстрактную фигуру, а третий раскладывал на коленях карточный пасьянс. Все трое, заслышав шум у двери, отвлеклись от своих дел и метнули в мою сторону этакие пытливые, но в целом достаточно равнодушные взгляды. В мгновение ока я пробежался по их лицам и понял…

Чёрт возьми, я понял, что попал к своим! Таких высокоинтеллектуальных и одухотворённых лиц я не видел никогда. Это были лица, на которых пылало Богоборчество, на которых застыл неистовый Протест, которые искрились Поиском и необходимостью Преображения окружающих сгустков действительности. Тотчас же мне стало ясно, что они преодолели похожую дорогу в это заведение, что они узники мятущейся совести, что они преобразователи мира, а точнее, его ниспровергатели и извечные враги.

Видимо, нечто подобное увидели во мне и они, потому что их лица, бывшие в первое мгновение весьма напряжёнными, вдруг просветлели, раскрылись и даже озарились лёгкими улыбками.

— Принимайте новенького, — бросил им санитар. — Если будут бить, — взглянул он выразительно на меня, — зови. Но лучше отбиваться самому.

Его предупреждения показались мне верхом глупости. Я знал, что никто меня здесь бить не будет.

Дверь захлопнулась за моей спиной, а я продолжал стоять, не двигаясь с места. Я видел в углу свободную кровать, которая явно предназначалась мне, но почему-то не решался сделать к ней положенные шаги.

Один из троицы, тот, который раскладывал пасьянс — почему-то тогда меня нисколько не удивило, что в режимном заведении ребёнку позволяют играть в карты — приподнялся с кровати, подошёл ко мне вплотную, окинул с головы до ног внимательным взглядом и спросил:

— Ты за добро или за зло?

— За зло, — не задумываясь, ответил я. — Более того, судя по всему, я и есть то самое зло, которое в этой, надо сказать, нелепой и весьма надуманной дихотомии является таким омерзительным элементом. Иначе за что меня отгородили от мира все эти добрые люди?

Парень многозначительно посмотрел на своих сокамерников, а потом уверенно и твёрдо протянул мне руку и представился:

— Гриша. Основатель и глава Церкви Рыгающего Иисуса.

Мог ли я знать тогда, что буквально через минуту стану архиепископом этой Церкви?