Олег Лукошин - Человек-недоразумение

Но произойдёт это лишь несколько лет спустя, так что не буду забегать вперёд.

Я полагаю, что я действовал правильно, паства — это очень серьёзно, с ней нельзя быть добреньким, разбитным и всепрощающим, люди воспринимают власть на генном уровне, одно секундное расслабление — и она ускользнёт из твоих рук. Необходим страх, без него никуда, без страха ничего не сдвигается с места в мире людей, так что все мои последующие действия были оправданны.

Хотя — вот ведь многоликая человеческая натура! — во мне выползает порой из тщательно оберегаемых глубин противное сожаление — сожаление о том, что, быть может, я делал всё совсем не так, как следовало. И у сожаления этого имеется благодатная почва для полномасштабной деятельности, имя ей — чувство неудовлетворённости.

Главной причиной зародившегося во мне раздрая стала сама среда обитания, в которой невозможно было укрыться от глаз соплеменников. Поверьте мне, это во сто крат психологически сложнее — постоянно находиться вместе с подчиняющимися тебе людьми. Раньше всё было гораздо проще: я появлялся перед взбудораженной толпой на один час, заранее накрученный, доведший себя до нужной кондиции, экзальтированный и возбуждённый — я отрабатывал этот час на пределе сил, мне был сам чёрт не брат, я мог сдвинуть с места горы, пробудить вулканы, вылечить и умертвить кого угодно. Здесь же, при ежеминутном общении с людьми, энергии на то, чтобы постоянно пребывать в нужной кондиции, чтобы быть абсолютным и непререкаемым лидером, не хватало. Я физически ощущал её недостаток: к тебе с самого раннего утра подходит один человек, тотчас же за ним другой, и сразу же третий, а потом и пятый, и двадцатый, и каждому надо говорить безупречно правильные вещи, от которых вода должна превращаться в вино, а камни в буханки, каждого надо раз за разом очаровывать.

Быть может, в глубине души, столкнувшись с первыми психологическими трудностями, я как-то внутренне сжался, скукожился, выстроил от людей невидимую, но вполне осязаемую стену, что и разрушило в конце концов наше такое горячее и искреннее братство, но в качестве оправдания я могу лишь сказать, что против самого себя не попрёшь, и если я держался в то время так, то по-другому вести себя у меня не было никакой возможности.

Кроме алкоголя я ввёл запрет на курение (ещё один удар по своему авторитету), жёсткий распорядок дня с обязательным выполнением необходимых для проживания работ (в которых сам, разумеется, не участвовал — впрочем, вроде бы это воспринималось с пониманием), а вскоре и разнообразную систему наказаний — я не мог обойтись без неё с этими распущенными и неорганизованными людьми.

— Всё это для нашего же блага, братья! — не уставал повторять я. — Только так, через ограничения и контроль, создадим мы наш благословенный Эдем.

— Правильно, правильно! — отвечали мне собратья. Сначала горячо и искренне, затем всё глуше и растеряннее.

Единственным, на что я не ввёл никаких ограничений, оставалась сексуальная жизнь. Сексом все могли заниматься с кем угодно и сколько угодно. Сексом, разумеется, гетеросексуальным, тем, который должен принести нам скорое и многочисленное пополнение; гомосексуальный был под запретом — хотя я и не объявлял об этом во всеуслышание, полагая, что в нашей среде «голубых» нет. Вроде бы их и не было, хотя стопроцентной гарантии не дам.

Единственной женщиной, которой запрещалось заниматься сексом с кем бы то ни было, кроме меня, была моя секретарша Юля Тимофеева. Официальная женщина пастыря, чего вы хотите! Я же — хоть и не злоупотребляя этим, а скорее ради спортивного интереса — нет-нет, да и заваливал кого-нибудь из женской половины паствы. Женщины воспринимали (по крайней мере, поначалу) это как благость, удачу и особое расположение.

Я поселился с Юлей в наиболее крепком и просторном доме, взяв к себе в качестве служанки и кухарки (в этом нет ничего обидного, а если и есть — то так надо) поэтессу Агнию Барто, а в качестве личного охранника, ну и опять же слуги, вылеченного мной и бесконечно преданного Костю Терещенко. Конечно же, мы жили лучше большинства, но разница в одного-двух человек, обитающих в доме (да, примерно по пять-шесть в других избах и располагалось), всё же несущественна и никаких причин для обид вызывать не должна. Впрочем, люди такие слабые и непостоянные создания, что зависть, раздражение, злость и кучу других отрицательных эмоций в них можно вызвать чем угодно, не прилагая к этому никаких усилий.