Франц Фюман: Богемия у моря [Böhmen am Meer]

— Только так и могло это произойти, — твердо сказал я.

— Вы ошибаетесь, — возразил бургомистр, — боязнь моря точила душу этой женщины еще до того, как она его увидела.

— Что? — изумился я и спросил, откуда это известно бургомистру, и он рассказал, что познакомился с фрау Трауготт еще в лагере под Эгером, где был сборный пункт переселенцев, еще на богемской земле, и уже тогда его поразили ее беспомощность и потухший взгляд, и поэтому он, как мог, позаботился о ней, а когда уже в пути она узнала о том, что их везут к Балтийскому морю, то прижала к себе ребенка, как дерево прижимает под ветром свои ветви, и долго сидела, съежившись, на скамейке, неподвижно, словно окаменелая, а потом беспрестанно качала головой и с искаженным от ужаса лицом бормотала себе под нос, что нахлынет вода и все снесет, все…

Я схватил бургомистра за руку.

— Что вы еще о ней знаете? — нетерпеливо спросил я его.

— Позже, — сказал бургомистр, — позже, когда она прониклась ко мне доверием, на одной из остановок она отважилась спросить меня, нельзя ли ей поселиться где-нибудь в другом месте, она не хочет ехать к морю. Конечно, я стал утешать ее и сказал, что она привыкнет и к морю, но она только покачала головой и, как всегда, молча отошла.

Морские ласточки стремительно пронеслись над самым обрывом.

— А потом? — настойчиво продолжал я расспрашивать, все еще держа бургомистра за руку.

— Потом ничего, — сказал бургомистр. — Конечно, мы не могли изменить свой маршрут, фрау Трауготт приехала сюда, получила домик и надел земли подальше от побережья, не у самого моря, но когда я потом увидел, что все-таки она никак не может наладить свою жизнь здесь, у моря, и попытался переселить ее, она воспротивилась, но я уже рассказывал вам об этом.

— Странно, очень странно, — задумчиво проговорил я.

Вдруг меня осенила одна мысль.

— Если все это так, значит, она уже когда-то бывала у моря! — воскликнул я.

— Как же она могла туда попасть? — спросил бургомистр.

Я пожал плечами, я тоже этого не знал.

— Разве могла раньше батрачка из Богемии приехать к морю, — повторил бургомистр, и мне пришлось с ним согласиться. — В этих деревнях даже поездка на поезде до следующей станции была таким событием, которое не забывалось всю жизнь, так как же она могла попасть к морю, — еще раз повторил бургомистр, и чем больше он говорил в свойственной ему спокойной и рассудительной манере, тем больший интерес я к нему испытывал. Я сказал ему, что я писатель, признался в своей склонности разузнавать человеческие судьбы и попросил его рассказать немного о своей жизни, и бургомистр охотно согласился как-нибудь вечерком это сделать. Я поблагодарил его и сказал, что хотел бы сейчас спросить лишь о том, ехал ли он тогда один на новую родину или у него была семья, на что бургомистр ответил, что ехал один, он один вернулся из концлагеря, жена его там погибла, а двух сыновей своих он так и не смог отыскать, говорили, что они погибли в фольксштурме.

Море пенилось, вдали гудел пароход. Мне что-то сдавило горло, я не мог произнести ни слова. Я не раз уже давал самому себе отчет в своей прежней жизни, писал о ней и думал, что уже окончательно подвел черту под ее последней главой. Поездка к морю должна была подтвердить это, и вот теперь я понял, что не в моей воле подвести эту черту. Прошлое еще не прошло. До тех пор пока хоть один человек спрашивает, зачем было нужно переселение, прошлое еще не прошло, и у меня оставались обязанности, от которых я не имел права освободиться.

Я вспомнил, что боялся, как бы разговор с фрау Трауготт не помешал моему отдыху, и мне стало стыдно.

Бургомистр почувствовал мое смущение.

— Вы были тогда еще очень молоды, — сказал он и спросил, сколько мне лет.

Я назвал год своего рождения: 1922-й, и бургомистр заметил:

— Вам пришлось тогда, конечно, служить в армии.

— Мне самому этого очень хотелось, — признался я и рассказал о встрече с бароном и тосте за Богемию у моря.

— Но и вы тоже сумели найти ту большую дорогу, по которой жизнь движется вперед, — сказал бургомистр.

— После того, как побывал в плену, — ответил я.

— Вам было труднее найти эту дорогу, — сказал бургомистр. — Вы пили вино с господином бароном, а я жал рожь на его полях, копал картофель и свеклу, за таким занятием, поверьте, скорее узнаешь жизнь.

Я молча кивнул, подумав, что бургомистр, захоти он, мог бы после освобождения остаться в родной деревне, ему наверняка предлагали остаться, но он посчитал, что важнее поехать вместе с переселенцами за границу, поддерживать их словом и делом, чтобы они не чувствовали себя брошенными на произвол судьбы и были уверены в завтрашнем дне, и я понял, что идущий рядом со мною человек, которого я, еще не зная, слишком поспешно счел за бюрократа, один из тех незаметных героев, без которых Германия погрузилась бы в небытие. Украдкой я разглядывал его: худощавый, подтянутый, среднего роста, с обветренным лицом, с глубокими морщинами на щеках и на лбу, лицо, дышавшее добротой, которая свойственна людям, устоявшим во многих битвах. «И вероятно, на лацкане пиджака под кожаной курткой, — подумал я, — у него приколот маленький овал с красным знаменем и двумя крепко сжатыми руками» [1] Овал, на котором изображены руки в братском рукопожатии, — значок СЕПГ. . Он почувствовал на себе мой взгляд и смутился.