Василий Шарлаимов - Степан и муза

— Это как? На вкус или на цвет? — саркастически полюбопытствовал я. — Трубадур ты мой тернопольский! Ты должен четко определиться, что ты пишешь: гимн возлюбленной или трактат по бахчеводству. Так ты и самого Ронсара переплюнешь!

— А это ещё кто такой? — изумился Степан.

— Французский поэт эпохи Возрождения. Отец эротической лирики, — пояснил я.

— И что он, к примеру, такого написал? — подозрительно прищурился гигант.

Я сморщил лоб и, проклиная склероз, напряг свою предательскую память:

Иль пониже, если можно, — наконец, процитировал я.

Степан крепко задумался. Он застыл в позе Роденовского «Мыслителя», сосредоточенно всматриваясь в точку, находящуюся где-то за моей спиной, будто я был абсолютно прозрачным. На лбу его собрались суровые складки, вены на висках вздулись. Казалось еще немного, и он трагическим, надрывным от безысходности голосом воскликнет:

— Быть или не быть, вот в чем вопрос.

— Нет! До уровня Ронсара мы опускаться не будем! — вдруг категорично заявил Степан. — Так что ты там говорил о Екатерине?

Я собрался с духом и начал заново:

О, милая Екатерина!

Когда твой щебет соловьиный…

…Доходит до моих ушей,

Я сам пою, как соловей!

— восторженно закончил стих достойный наследник величайших поэтов прошлого и современности.

Я с сомнением поглядел на уши Степана. Их величина и форма никак не располагали к возвышенным чувствам.

— Давай попробуем заменить лопоухость чем-нибудь более романтичным, — осторожно предложил я.

— Каким это образом? — насторожился Степан и с опаской отодвинулся от меня на полметра.

Я снова собрался с мыслями, поднял глаза к потолку и произнес:

— О, милая Екатерина!

Когда твой щебет соловьиный

Ласкает слух, моя душа….

— …От кейфа тащится, шурша! — взревел гигант, вскакивая со стула.

— Это крыша у тебя поехала тихо шифером шурша! — взбесился я. — Ты ведь любимой женщине пишешь, а не наркоману — собрату по ржавой игле! Пиши, что хочешь!

— Извини, друг! — виноватым голосом попросил прощение Степан. — Сам не знаю, как это у меня вырвалось. Так что ты там надумал на счёт души?

— Попробуй теперь вспомни о душе после твоего вульгарного «кейфа»! — сердито пробурчал я и в очередной раз напряг извилины своего мозга:

— О, милая Екатерина!

Когда твой голос соловьиный

Коснется струн души моей…

— …Я сам пою, как соловей! — восторженно возопил Степан. — Замечательно! Изумительно! Поразительно! Дай я тебя облобызаю!

И, распахнув свои объятья, он бросился ко мне через стол, смахнув по пути на пол два стакана, несколько бутылок пива и фарфоровую пепельницу. Под хрустальный звон разбивающейся посуды гигант трижды звонко расцеловал меня, да так, что у меня перехватило дыхание и в глазах совершенно потемнело. От таких горячих поцелуев проснулась бы не только Спящая Красавица, но и вся её ближняя и дальняя родня.

— Ему бы в реанимации работать! — приходя в сознание, подумал я.

— Степан! Ты можешь сидеть спокойно, не вскакивая из-за стола? — прохрипел я, вырываясь из объятий колымского медведя. — А то этой забегаловке придется закрыться на неделю, чтобы восстановить запасы разбитой посуды и испорченной мебели после твоего незабываемого визита.

Я боязливо огляделся. Еще не хватало, чтоб окружающие восприняли слишком бурное излияние чувств Степана за проявление нетрадиционных сексуальных отношений. Но, казалось, никто не обратил внимания на новый, чересчур яркий всплеск эмоций исполина. Лишь управляющий, приподнявшись со своего места, цепким взглядом оценил дополнительный ущерб пиццерии и внес коррективы в составляемый им реестр нанесенных нами убытков.

Черноволосая девушка-официантка, лучезарно улыбаясь, собрала осколки посуды и ласковым нежным голосом поинтересовалась, не желают ли сеньоры ещё чего-либо выпить. Её бездонные, черные, на пол-лица глаза восторженно сияли и с нескрываемым вожделением пожирали раскрасневшегося гиганта. Но он, казалось, не замечал этих ярковыраженных знаков внимания и отрицательно покачал головой: «Nada» [5] «Ничего» — порт. . Миниатюрная девушка ещё раз одарила Степана маслянистым многообещающим взглядом и неспеша удалилась, кокетливо виляя бёдрами.

— Нет! — философски заметил мой собеседник, косясь в след «уплывающей» вдаль «Золушке». — Женщины должно быть много. Только тогда ты сможешь по-настоящему ощутить божественное, всепоглощающее счастье обладания.