Елизавета Александрова-Зорина - Треть жизни мы спим

Он устроил ее в спальне, перестелив постельное белье, и, обернувшись на лежащую на кровати девушку, худую, едва заметную под ворохом одеял, которыми она попросила укрыть ее, дрожа от озноба, удивился, что она ни разу не спросила, зачем он увез ее из больницы и что он вообще от нее хочет, и так покорно принимала все, что происходило, словно ее это совсем не касалось. Выключив верхний свет, он оставил ночник, светивший приглушенно и тускло из-за наброшенного сверху пледа, умывшись холодной водой из-под крана, вытер лицо заляпанным кухонным полотенцем, переодел мокрые штаны и отправился в магазин за картошкой и сливками. Но когда вернулся, она крепко спала, и, вслушиваясь в ее слабое, сиплое дыхание, которое иногда прерывалось, словно она вдруг перестала дышать, он так и простоял в дверях спальни час или даже два, думая о том, как несправедливо и горько, когда двадцатилетние девушки умирают, не успев наделать глупостей, о которых сначала будут жалеть, а потом тосковать, а впрочем, он не двадцатилетняя девушка, но тоже не чувствует, что жил.

Всю ночь он ворочался на неудобном узком диване, а утром его разбудил звонок в дверь, и, спешно накинув старый махровый халат, кое-где рваный, и причесав волосы пятерней, отправился открывать, удивляясь, как быстро их нашла полиция. Но, посмотрев в глазок, увидел бывшую, которая, наверное, пыталась отпереть замок своим ключом, но он преду-смотрительно заперся на щеколду. Оставив неснятой цепочку, он выглянул в дверную щель, и бывшая, хмыкнув, скрестила руки на груди, доброе утро, дорогой, вижу, я тебе помешала, но есть важный разговор, который нельзя откладывать. Он глупо солгал про беспорядок в квартире, как будто ее или его волновал беспорядок, ты не возражаешь, если мы поговорим через дверь. Ей показалось, что это не очень удобно, да и вообще как-то необычно, но, впрочем, почему бы и нет, какая разница, и, заинтригованная его поведением, вновь заговорила о завещании, у тебя ведь никого нет, кроме меня, правда. Он вспомнил дочь, с пепельными волосами и голубыми глазами, которой, возможно, и не было на свете, и закивал, нет, дорогая, кроме тебя, никого, только ты. Они говорили об этом уже много раз, и бывшая не стала ходить вокруг да около и подбирать слова, а без обиняков попросила написать уже, наконец, завещание в ее пользу, а то мало ли что, нет, она ни на что не намекает, конечно, но ведь, в конце концов, он не хочет, чтобы его квартира, с высокими потолками и окнами на бульвар, досталась государству, которое, в отличие от бывшей жены, палец о палец для него не ударило. Чтобы поскорее от нее отделаться, он согласился на все, и, не откладывая в долгий ящик, бывшая назначила на завтрашнее утро поход к нотариусу, конечно, о расходах на юридические формальности ему нечего волноваться, как и о пожизненном содержании, что, впрочем, и так уже какое-то время на ней. Хорошо, дорогая, завтра утром, все документы я подготовлю, только мне нужна твоя помощь, ты же все можешь достать, даже черта из-под земли, привези мне завтра какие-нибудь сильные обезболивающие. У тебя такие боли, испугалась бывшая, я попрошу мужа, чтобы договорился с больницей. Нет, подожди, пока что ничего не нужно, только обезболивающие, какие-нибудь легкие опиоиды или на всякий случай что-нибудь посильнее, умоляю, сделай это для меня.

Заперев замок и задвинув щеколду, он отправился в спальню, застав ее сидящей на постели. Его футболка болталась на ней огромным, бесформенным мешком, и, свесив тонкие, с выпирающими коленками ноги, на которых проступали большие синие шишки, она растирала кулаками заспанные глаза, а на щеке отпечатался след от подушки. Картошка фри ждет тебя, красотка, и взбитые сливки в жестяной банке, только сначала, чур, чистить зубы, я нашел для тебя новую щетку. Пока она умывалась, он разложил картошку по тарелкам, приготовил глубокие миски и большие, большие ложки для сливок, и, войдя в кухню, она с визгом схватила банку, похожую на баллон с акриловой краской. Для нее все было трудно и через силу, ложка казалась тяжелой, банка со сливками огромной, а воздух плотным, так что каждое ее движение было медленным, словно ей приходилось с каждым взмахом руки или любым, даже легким, поворотом головы преодолевать огромное, непосильное сопротивление. Взболтав, она выдавила сливки, возвышавшиеся горкой, в свою миску, затем в его и, зачерпнув, отправила ложку в рот, причмокнув, а затем всей ладонью схватила картошку. Глядя на нее, подперев кулаком подбородок, он думал: надо же, сущий ребенок, как будто ей пять, а не двадцать, ей-богу. Потом ее выворачивало наизнанку, картошкой, сливками, желчью, и он сидел у ее постели, держа перед ней таз и ругая себя на чем свет стоит, вот же идиот, накормил больную девочку отравой, но она, утирая рукой заляпанный рот, улыбалась, ведь давно, с самого детства, ей хотелось попробовать картошку фри, которую она, между прочим, рекламировала в семь лет в телевизионном ролике, но родители строго-настрого запрещали ей вредную еду, и приставленный к ней диетолог следил за ее здоровым питанием, а что толку от этого здорового питания, видно же теперь, что никакого. А еще я хочу забраться на крышу дома, слабым, затихающим голосом пробормотала она, откидываясь на подушку, и сходить на танцы, и лапшу в пластиковой коробке, которую нужно заваривать кипятком, я видела, как съемочная группа ела такую, и от нее так странно и вкусно пахло, купи мне ее. И провалилась в сон до самого вечера.