Борис Евсеев - Евстигней

К прозванью — по-новому к «фамилии» — требовалось подходящее имя. Ежели не Филаткой, не Федулом — так Еськом кличут. Как собачонку какую! А в бумагах — там завсегда Евсигней пишут.

Твердости сему имени не достает! Клиньями и подпорками укреплять его надо. Как дверь Воспитательного училища недавно укрепляли.

Вот буковка «т» — имя и укрепит!

— Ев-сти-гней! Т!.. Ст!.. С т ойко! С т иснуто! С т озвонно!

Вслед за обретением прозванья внутри у воспитанника стал наливался кровью и обрастать плотью контур имени. Контур сей мигом окружен был новыми линиями и мотивами, стал выправлять привычки, походку, повадку.

Получалось: только с обретением прозванья и уточнением имени жизнь нелюдимого, вечно сутулящего спину воспитанника стала меняться по-настоящему.

Ну а в Российской империи за семь истекших лет (это ведь вам не то, что в жизни воспитанника) перемен неизмеримо больше. Груды тех перемен и вавилоны!

И главной из перемен, преобразившей, кажется, и само время — переменой, кое-где изуродовавшей, кое-где украсившей, кое-где замедлившей, а кое-где и ускорившей его бег — была русско-турецкая война, завершившаяся Кучук-Кайнарджийским миром.

Началась та война в году 1768-м, шла семь лет и закончилась для России полнейшей викторией.

Но не одною войной пробавлялись в те годы в Империи, не одними сражениями насыщал себя внезапно набравший силу и высоту Русский Хронос!

Так, еще в 1768 году были наряжены сразу три академические экспедиции для изучения северных и восточных российских земель. Некоторые земли обретались впервые, другие — открывались заново.

Было привезено в Санкт-Питер-Бурх много диковинного, неслыханного.

Завезена была, к примеру, морская корова в громадной лохани. Прожила та корова в балтийской лоханочной воде недолго, а шуму по себе оставила много. Был доставлен осетр с двумя головами. Тот удивил не меньше, чем пленные турки и персы. А кое-кого так даже безвременно свел в могилу: грозно-страшным шевеленьем усов, коварною переглядкой двух лупоглазых голов.

В том же 1768 же году балетмейстером Домеником-Марией-Гаспаром Анджьолини был сочинен и представлен при дворе аллегорический балет «Побежденное предрассуждение». Сей роскошный балет был задуман и осуществлен по случаю привития оспы государыне императрице и наследнику престола.

Но тут нашла коса на камень: императрицей балет оценен не был. За шесть лет правления уже тонко разобравшаяся во взаимоотношениях сценических искусств и власти, государыня Екатерина на балетную лесть вознегодовала. Жалуясь директору Императорских театров Бибикову на подхалюзничанье своих и чужих подданных, она при конце письма не удержала себя от гнева: «Придется запретить употреблять аллегорию, придется отучить танцевать “гнилую горячку”!»

После слова «отучить» — про дураков и подхалюзников добавлено не было. Но между строк эти самые дураки, и в первую голову синьор Анджьолини со своею аллегорическою «гнилою горячкой», — конечно, читались.

Ну а в другой области имперских интересов, в следующем, 1769 году, — и тут уж безо всяких балетных па — был налажен выпуск ассигнаций: первых российских бумажных денег.

Воры радовались не нарадовались. Картежные плутишки, обдувалы и казнокрады — тем паче. Но и в казенные сундуки те ассигнации ложились прибылью немалой. И уже граф Завадовский — будущий директор Ассигнационного банка — ликовал, предвидя в дальнейшем увлекательные комбинации, смысл коих — подмена сундуков с серебром на сундуки с ассигнациями, ясное дело, без выплаты полагающегося лажа!

В том же 1769-м был совершен Российской империей и первый денежный заем: в брильянтовом Амстердаме, в приманчивой (и не одним только богатством и мнимой равномерностью его распределения!) Голландии.

Тем временем война с турками шла путями, ей обозначенными.

У русских случались продовольственные недоумения, обнаруживались крупные недостачи. Общая неотесанность и военная неумелость попервоначалу вынуждали считать собственных убитых тысячами.

Но грянули, благодаря Бога, перемены и в войсках. С ними пришли победы.

Так, в году 1770-м взвилась и мощно пророкотала над Европой, подобно штормовой, жесточайшей, а вместе с тем и светоносной туче, победа русского флота при Чесме.

Праздновали пылко, огненно. Пили крепко. А протрезвев — сообразили: надобно продолжать, надо плыть под теми ж чесменскими парусами дальше, в года грядущие!