Станислав Виткевич - Ненасытимость

Ему удалось украдкой взглянуть на княгиню. Она сидела, повернувшись к нему своим ястребиным профилем, и напоминала загадочную священную птицу неизвестной религии. Погруженная в раздумья, она, казалось, была так далека от действительности, что Генезип снова задрожал и в изумлении вытаращил глаза. Он осознавал, что незаметно и плавно перешел в совсем иной мир, и этот мир отделяла от него прежнего (который существовал ту же, рядом) неизмеримая «психическая» бездна. По какой формуле совершалась эта трансформация — Зипек никогда не узнал. Вообще весь этот день (сутки), а особенно вечер, остался для него навсегда загадкой. Жаль, что такие события позже не укладываются в одно целое. Детали ясны, но совокупность глубочайших изменений, подспудное течение духовных преображений остаются непонятными, как странный полузабытый сон. С этого момента все «затараканилось»: он видел когда-то двух тараканов, сцепившихся странным образом... Вместе с желанием из телесного низа, из самой середки выплеснулся вульгарный страх и заполнил все его существо, по самые края воспоминаний. Ощущение раздвоенности было настолько сильным, что моментами он и в самом деле ожидал, что дух покинет тело, о чем толковали плебейские поклонники Мурти Бинга. Дух навсегда расстанется с грязным полом и будет обитать в мире абсолютной гармонии, чистых понятий и натуральной, нешуточной беспечности — а эта падаль останется здесь на жор демонам и монстрам родом из ада. Но не было такого очистительного пристанища. Здесь, сейчас что-то нужно сделать с постоянно жаждущим безумств ненасытным мешочком с железами, с этим адским футляром из сырого мяса, в котором переливаются радугой редкие драгоценные камни. Нет, страх не был вульгарным — это была последняя попытка спасти мужское (не то, мерзкое) достоинство от предельного унижения: попасть в лапы самки с грязными вожделениями. Только любовь могла бы оправдать это, да и то не очень. Жалкий огонек ее теплился, но это не было любовью. Как же жить, как жить? Неужели ему суждено всегда идти по канату над пропастью, чтобы неизбежно рухнуть в нее после страшных, заведомо бесплодных усилий. В эту минуту Зипек был твердолобым католиком, но католиком навыворот. Руки его вспотели, уши горели, а онемевший рот не в состоянии был выдавить ни одного из слов, которые ворочались в пересохшем горле. Со своей стороны, княгиня, погрузившись в мечты, начисто забыла о его присутствии. С болезненным усилием Генезип встал из кресла. Он казался маленьким бедным ребенком — в нем не было ничего мужского, а если бы и было, то это ничего не меняло — выглядел он просто ужасно.

Княгиня вздрогнула, очнувшись, и затуманенным взором окинула его несчастную, карикатурную фигуру, в общем, симпатично смущенную в решающий момент полового перелома. Перед ней мысленно пронеслась вся ее жизнь. Она почувствовала, что наступает конец; этот паренек, а затем либо полный отказ от всех привычек и жизнь с постоянно раздраженной кожей, с тоскливым ощущением ненасытимости в чреслах и глухой болью где-то в глубине живота, либо еще несколько лет сделки с собой — но тогда нужно будет платить, если не прямо, то окольными путями, и презирать себя, и прежде всего этих «мерзавцев». Не помогут уже никакой шарм и якобы интеллектуальные запросы. Они годились для завлечения «бычков», чтоб те не слишком отчетливо видели бугрящиеся, выпирающие от страсти органы. А без этого, сами по себе? — «так то ж, пани, скука несносная», как говорил тот проклятый украинец Парблихенко, который все хотел тейлоризировать, и точка. О, как же противен ей был в тот момент мужчина! Не этот бедный ребенок, который сидел возле нее помертвевший от страха (она знала об этом), а само понятие, воплощающее множество, — подлые, мерзкие волосатые самцы, вечно далекие, неуловимые, лживые. — «О, стократ более лживые, чем мы, — подумала она. — Известно, что мы все делаем ради этого, а они притворяются, что обладать нами — не единственное их наслаждение». Она посмотрела на Генезипа, точнее, на это «нечто», из которого вскоре она сделает (с помощью своей дьявольской эротической техники) мужчину, такого же, как те, при мысли о которых она содрогалась от отвращения и унижения. Генезип снова сел, обессиленный перерастающими его понимание противоречивыми чувствами из не поддающейся проверке сферы, где химеры сосуществуют с реальностью. «Что ж, да будет воля наша», — подумала княгиня. Она стремительно поднялась и как старшая сестричка взяла Генезипа за руку. Тот встал и, не сопротивляясь, потащился за ней. Ему казалось, что он просидел целый час в приемной у зубного врача и теперь идет вырывать зуб, а не наслаждаться в постели одного из первых демонов страны. Но все это были игрушки по сравнению с тем, что его ожидало. «Вот к чему привела отцовская политика неспешности, выжидания, — подумал он в бешенстве. — Отец, опять отец. Я бы вел себя сейчас совсем по-другому, если бы не эта проклятая добродетель». Он преисполнился ненавистью к отцу, и это придало ему сил. Он не понимал, что вся прелесть ситуации как раз в той медлительности, на которую он сетовал. Если бы было возможно совместить в себе одновременно две крайности, а не только думать о них! Как это было бы замечательно! Мы иногда вроде бы стараемся так сделать, но результат получается половинчатый, ни то ни се. Разве что сойти с ума... Но это слишком опасно. К тому же в этом случае нет полного сознания...