Ирвин Шоу - Пестрая компания (сборник)

— Нет, дело не в этом, — Новак подошел к своей койке и извлек из тумбочки блокнот. — Всё началось в Майями четыре недели тому назад. Неужели вы этого не заметили?

— Заметил, — неохотно протянул Уайтджек.

— Вам следует с ним об этом поговорить, — сказал Новак, приступая к сочинению письма. — Вы с ним хорошие приятели. Ведь нам скоро предстоит драться, и нет ничего хорошего в том, что лейтенант отказывается замечать свой экипаж. Может быть, он просто все время пьян?

— Нет, лейтенант вовсе не пьян, — ответил Уайтджек.

— В таком случае, поговорите с ним, сержант.

— Может быть, я так и сделаю, — Уайтджек сел на койке, прикрыв нижнюю часть тела полотенцем. — Может быть, и поговорю… — повторил он, глядя с несчастным видом на свой плоский живот. — В армии я стал похож на жирную свинью, — сказал Уайтджек. — В тот день, когда я принимал присягу, окружность моей талии была всего двадцать восемь с половиной дюймов, Теперь же она — тридцать два и три четверти. Да, армия… Возможно, мне не стоило в неё вступать. Лица моей специальности от призыва освобождались, и кроме того я остался единственным кормильцем больной матери.

— Так почему же ты решил встать под знамена?

— А… — улыбнулся ему Уайтджек, — выходит ты проснулся? Ну и как, сержант? Самочувствие улучшилось?

— Чувствую себя отлично. Итак, почему ты решил вступить в армию?

— Что же… — Уайтджек в задумчивости поскреб подбородок. — Я долго ждал. Сидел в своей горной хижине и изо всех сил старался держаться подальше от радио. Я ждал…ждал и, наконец, не выдержал. Я спустился в город к маме и сказал: «Знаешь, мама, ждать я больше не могу и поэтому записываюсь в армию».

— И когда же это случилось?

— На восьмой день, — Уайтджек снова улегся, не забыв взбить подушку. Нам восьмой день после Пирл-Харбора.

— Сержант, — сказал Новак, — сержант Стаис, вы не будете возражать, если я напишу своей девушке, что вы — грек.

— Нет, возражать я не буду, — мрачно ответил Стаис. — Но родился я, для вашего сведения, в Миннесоте.

— Я это знаю, — сказал Новак, — усердно трудясь над письмом. — Но ведь ваши родители приехали из Греции. Моей девушке будет интересно узнать, что ваши родители греки, а вы бомбили Грецию, и ваш самолет там сбили.

— Как прикажешь понимать «моя девушка»? — спросил Уайтджек. — Разве ты не говорил, что она теперь гуляет во Флэшинге, что на Лонг-Айленде с сержантом из Технической службы?

— Да, это так, — виновато согласился Новак. — Но мне нравится думать, что она — все ещё моя девушка.

— Везет же ребятам, которые остались дома, — мрачно произнес Уайтджек, — они получают нашивки и подбирают всех девиц. Лично я придерживаюсь железного правила — не писать женщине, если расстояние между нами превышает ширину наволочки.

— А мне нравится писать девушке во Флэшинг на Лонг-Айленде, негромко, но упрямо заявил Новак и, обращаясь к Стаису, спросил: — Сколько дней вы провели в горах до того, как вас нашли греческие крестьяне?

— Четырнадцать, — ответил Стаис.

— И сколько человек из экипажа были ранены? Трое. Трое из семи. Остальные были убиты.

— Слушай, Чарли, — вмешался Уайтджек, — может быть, ему вовсе неохота об этом вспоминать.

— О, прошу прощения, — Новак поднял глаза, а на его юной физиономии появилось выражение озабоченности.

— Пусть спрашивает, — сказал Стаис, — я не против.

— А вы сказали им, что вы тоже грек? — спросил Новак.

— Сказал. Как только появился крестьянин, понимавший английский.

— Всё это страшно забавно, — задумчиво произнес Новак. — Грек, бомбивший Грецию, не говорит на греческом языке… Я могу написать девушке, что у них было радио, и что они радировали в Каир…?

— Но это девушка сержанта-техника, она гуляет с ним во Флэшинге, почему-то пропел Уайтджек, и спросил: — Почему ты отказываешься смотреть в лицо фактам?

— Мне так больше нравится, — с достоинством ответил Новак.

— Думаю, что ты можешь написать ей о радио, — сказал Стаис. — Всё это было довольно давно. Спустя три дня через разрывы в облаках к нам спустился «ДиСи-3». Дождь лил непрерывно и прекратился перед вечером минут на тридцать. В этот момент и приземлился самолет. Он вздымал фонтаны высотой футов в пятнадцать…Мы радостно приветствовали его сидя, потому что у нас не осталось сил на то, чтобы стоять.

— Я должен написать об этом своей девушке, — обрадовался Новак, «…не осталось сил на то, чтобы стоять».

— Затем снова полил дождь, грязь на поле была по колено, и когда мы забрались в «ДиСи-3», он просто не смог взлететь. — Стаис говорил медленно и задумчиво, так словно беседовал с самим собой. — Мы просто увязли в той греческой грязи. Затем пилот — его звание было капитан — вылез из машины и огляделся по сторонам. Дождь не прекращался, крестьяне, окружившие самолет, сочувственно смотрели на пилота, я тот был не в силах что-либо предпринять. Впрочем, кое-что он все же мог сделать… Капитан начал клясть все на свете и ругаться, и делал он это десять минут без остановки. Он был родом из Сан-Франциско, и по части сквернословия ему не было равных. Затем все принялись ломать ветви в окружающем пастбище лесу. В заготовке зелени приняли участие даже те, у кого за час до этого не было сил стоять на ногах. Одним словом, мы замаскировали «ДиСи-3» ветками и стали ждать, когда кончится дождь. Мы сидели в лесу и молили Бога, чтобы он внушил немецким патрулям мысль не высовываться из палаток в столь неприятную погоду. За эти дни я и выучил несколько слов по-гречески.