Франц Фюман - Двадцать два дня или половина жизни

Для меня туман — это все в большей степени мое собственное Я, мое собственное прошлое.

«Вода принесла вас сюда, пеной сюда вас прибило».

Не могу уснуть. Чтобы развлечься, набрасываю устав придуманного И. И. «Общества взаимного восхищения»… Оно должно, разумеется, состоять из секций, и пусть все их названия будут в форме причастий: секция поучающих, секция пишущих, секция повелевающих, секция руководящих, секция судящих, секция отвечающих, секция возглавляющих экономику, секция занимающихся спортом и т. д.; руководители этих секций в свою очередь образуют еще одну секцию, секцию взаимовосхищающихся; в нее входят: президент, два вице-президента, управляющий делами, наставник, обучающий молодых взаимовосхищающихся, директор Института взаимного восхищения. Заседания секций, на которых их члены по кругу взаимовосхищаются, созываются ежемесячно, раз в год проводится большое рабочее пленарное заседание с докладами о теории и практике взаимовосхищения (предложения к повестке дня: дальнейшее развитие подлинной эстетики на основе развернутого взаимовосхищения; критика формалистических ошибок в «творчестве» некоторых «взаимовосхищающихся»; систематические взаимовосхищения директоров общества как путь к повышению производительности труда). Информация? Нет, взаимовосхищение! Зарождение признаков коллективного взаимовосхищения в развитом первобытном обществе; новые выдающиеся произведения эпического взаимовосхищения; жизнерадостность наших взаимовосхищающихся; далее торжественное ежегодное заседание с вручением премии за выдающиеся произведения в области лирического, публицистического, изобразительного, музыкального и сценического взаимовосхищения; для каждого жанра предусмотрены три премии, а каждые три года — Особая премия за позитивную сатиру и критику.

Едем с Золтаном в Сегед, перед этим долгие колебания: ехать ли в При- или в Задунайщину, в Печ или Сегед, к истории или германистике, — все решает поезд, отходящий раньше.

Ясный, свежий день, такое-разэтакое утро, выражаясь словами Золтана; встал рано; немного гимнастики, немного грамматики; и вот в радостном настроении в путь на Тису.

Западный вокзал выходит своими стеклянными стенами прямо на Большое кольцо; его будни можно разглядывать с улицы, как разглядываешь витрину; видишь беззвучное дыхание локомотивов, и стук колес, и свистки, и шипение, и удары буферов друг о друга, и скрежет стали о сталь, и возгласы женщин, и сигналы электрокаров, и топот, и болтовню, и крики; пантомима шума, все как во сне и, откуда ни поглядишь, кажется постановкой гениального режиссера.

Правда, однажды локомотив, пробив стеклянную стену, выехал на тротуар и задавил пятерых зрителей.

Облака как задки ангелочков.

Общественное предприятие за стеклянной витриной; раньше такое можно было увидеть, только когда в витринах сидели мастерицы, занятые художественной штопкой и поднятием петель; так построить следовало бы сначала заводские цеха, потом учреждения, суды, школы, тюрьмы.

Поезда отходят, не давая сигнала на отправление, — так иногда, не прощаясь, покидают дружескую компанию.

Золтан завтракает: глазунья из четырех яиц, они поджарены, разумеется, в кипящем свином сале, разумеется, с толстыми ломтями белого хлеба, и к этому тройная порция абрикосовой палинки, ведь скоро мы будем проезжать край абрикосов.

За окнами — рощицы облетевших акаций.

Бесконечные поля убранной кукурузы сменяются бесконечными полями капусты с каплями росы на кочанах, между ними ряды почти облетевших тополей, которые машут последними листьями, и кое-где, на расстоянии километров один от другого, белые крестьянские дома.

Сон с монголом все еще угнетает меня. Странно, я испытал во сне чувство небывалого счастья, колдовской, хрустально-ясной прелести, а осталось томительное ощущение, которое было у меня, когда я проснулся, и угроза в загадочных словах: «Ты еще увидишь, что таится в монголе».

Горланящие чайки; но это же немыслимо, откуда им взяться здесь, в этой долине.

Виноградные лозы; они подобны клумбам на равнине, что выглядит очень странно, при слове «виноградник» всегда возникает представление о вине и о горе, это своего рода психологическое дополнение; собрать коллекцию подобных слов.

Бесконечные сады, где деревца ростом по грудь человеку, так выглядит прославленный абрикос Кечкемета; сборщик собирает плоды без лестницы и инструментов. У деревцев этих почти нет стволов; кроны начинаются на высоте двух ладоней над землей; сверху крона, снизу корни, без ствола и впрямь можно обойтись: он не нужен дереву, нет — плодовому дереву. И снова неверно — в бранденбургском лесничестве разводят в питомниках низкие сосны ростом с человека.