Зэди Смит - Время свинга

Когда ко мне на трое суток приехала мать — под конец первого семестра, — я думала, что на нее все это произведет большое впечатление. Но упустила из виду, что я — не вполне как все, вообще-то не «первая из нас выбилась в люди». В этом стипль-чезе мать моя опережала меня на прыжок, и я забыла: все, чего хватало остальным, было вечно недостаточно для нее. Гуляя со мной по пляжу в то последнее утро своего приезда, она принялась провозглашать приговор, который, как я сама понимала, неким образом ей не дался, она зашла гораздо дальше того, что намеревалась высказать, но все равно произнесла: сравнила свою только что полученную степень с той, готовиться к которой я только начала, назвала мой колледж «сфабрикованной гостиницей», а вовсе никаким не университетом, просто ловушкой студенческих займов для детворы, которые ни шиша не понимают, чьи родители сами не образованны, и я пришла в ярость, мы жутко с ней поссорились. Я сказала ей, чтоб больше не утруждалась приезжать, и она больше не стала.

Я рассчитывала, что на меня навалится опустошение, как будто я перерезала свою единственную связку с миром, — но чувство это так и не возникло. У меня впервые в жизни завелся любовник, и я так полностью занялась им, что обнаружила: я способна выдержать утрату чего угодно и всего, что угодно. Он был сознательным молодым человеком по имени Раким — взял себе это имя в честь рэпера [144] Раким (Уильям Майкл Гриффит, р. 1968) — американский рэп-исполнитель. , и лицо у него, такое же длинное, как у меня, было более густого оттенка бурого меда, куда выронили два очень яростных, очень темных глаза, выдающийся нос и нежно-женские, неожиданные очертания рта, как у самого Хьюи П. Ньютона [145] Д-р Хьюи Пёрси Ньютон (1942–1989) — афроамериканский политический активист, сооснователь «Партии черных пантер» (1966) — черной националистической и социалистической организации, чей пик активности пришелся на 1966–1982 гг. . Он носил тощие дреды до плеч, «всезвездные» «конверсы» в любую погоду, круглые ленноновские очочки. Я считала, что он самый прекрасный мужчина на свете. Он тоже так считал. Полагал себя «пятипроцентником» [146] «Пятипроцентники» (Народ бога и земли) — радикальная афроамериканская религиозная организация и культурное движение, осн. в 1964 г. в Гарлеме Клэренсом Эдвардом Смитом (также Клэренс 13-Икс, Аллах, 1928–1969), бывшим членом «Нации ислама». Сторонники организации придерживаются религиозно-мистического учения, согласно которому первородный мужчина происходит от бога, а первородная женщина является персонификацией Земли. Они верят, что с помощью внутренней божественной силы люди способны обрести свой истинный потенциал. Изучают «верховную математику» и «верховный алфавит» — системы понимания и толкования, предназначенные для постижения высшего и более глубокого смысла. «Нация ислама» — афроамериканское политическое и религиозное националистическое движение, призванное улучшать духовное, ментальное, социальное и экономическое положение черного населения США и всего человечества, осн. в 1930 г. , то есть — Богом в себе, поскольку все сыновья Африки — Боги, и когда впервые объяснил мне эту концепцию, я, помню, первым делом подумала: как приятно, должно быть, считать себя живым Богом, как это успокаивает! Но нет, как оказалось, это — тяжкий долг: нелегко носить на себе бремя истины, покуда столько людей живет в невежестве, если точнее — восемьдесят пять процентов людей. Но хуже невежественных — злобные, те десять процентов, кто знает все, что известно Ракиму, по его собственным утверждениям, но активно трудится для того, чтобы замаскировать и подорвать истину, чтоб только лучше держать восемьдесят пять процентов в невежестве и иметь над ними преимущество. (В эту группу извращенных обманщиков Раким включал все церкви, саму «Нацию ислама», средства массовой информации, «истеблишмент».) На стене у него висел клевый винтажный плакат «Пантер», на котором большой кот, похоже, готовился прыгнуть прямо на тебя, и сам Раким часто говорил о насилии в жизни крупных американских городов, о страданиях своего народа в Нью-Йорке и Чикаго, в Балтиморе и Л.-А., в тех местах, где я никогда не бывала и едва могла вообразить. Иногда у меня возникало впечатление, что эта жизнь в гетто — хоть и располагалось оно в трех тысячах миль — была для него гораздо реальнее, нежели тот мирный, приятный морской пейзаж, в котором мы обитали на самом деле.

Бывали времена, когда напряжение Бедного Праведного Учителя оказывалось чрезмерным. Он задвигал у себя в комнате жалюзи, дул, едва проснувшись, пропускал лекции, умолял меня не бросать его одного, целыми часами изучал Верховный Алфавит и Верховную Математику, которые, на мой взгляд, больше походили на тетрадки, заполненные буквами и цифрами в непостижимых сочетаниях. А бывали времена, когда он казался хорошо подготовленным к задаче всемирного просвещенья. Безмятежный и знающий, он сидел, скрестив ноги, как гуру, на полу, разливая чай с гибискусом для кружка, «гнал науку», слегка покачивая головой под своего тезку в проигрывателе. Никогда раньше не встречала я такого парня. У тех, кого я знала, страстей, в общем-то, не было, они не могли себе их позволить: для них было важно само наплевательство. Они всю жизнь состязались друг с другом — и со всем миром — именно для того, чтобы показать, кому сильнее всех наплевать, кому больше всех похеру. Некая форма защиты от утраты, которая им все равно казалась неизбежной. Раким от них отличался: все страсти его были на поверхности, он не умел их прятать, не пытался — вот что я в нем любила. Поначалу я не замечала, как трудно ему было смеяться. Смех казался неуместным для Бога в человечьем облике — и еще неуместнее для подружки Бога, — и мне, вероятно, следовало прочесть в этом предупреждение. А я следовала за ним преданно — и в самые странные места. Нумерология! У меня голова кружилась от нумерологии. Он показал мне, как передавать мое имя в цифрах, а затем — как по-особому манипулировать этими цифрами согласно Верховной Математике, пока они не начинали значить: «Борьба за торжество над разобщением внутри». Не все из того, что он говорил, я понимала — чаще всего при таких разговорах мы были обдолбаны, — но то разобщение, что он, по его утверждениям, во мне видел, я понимала очень хорошо: мне не было ничего легче ухватить, чем мысль о том, что родилась я полуправильной и полунеправильной, да, если только я не думала о своем настоящем отце и моей к нему любви, я это чувство могла засечь в себе вполне легко.