Зэди Смит - Время свинга

— Как ты, Хава? — промямлил он, и она, кому всегда с избытком было чем ответить на такой вопрос, превзошла себя в нервном сумбуре описаний: у нее все хорошо, у бабушек ее все хорошо, у разных племянников и племянниц все хорошо, тут американцы, ну и школа открывается завтра днем, и будет большой праздник, играет диджей Хали — помнит ли он тот раз, когда они танцевали на пляже под Хали? Ой, дядя, ну и весело же было! — и люди приедут с верховий реки, из Сенегала, отовсюду, потому что это чудесная вещь происходит, новая школа для девочек, потому что образование — это штука очень важная, особенно для девочек. Эта часть предназначалась мне, и я улыбнулась в знак одобрения. Муса кивал — несколько встревоженно, как мне показалось, — пока она все это излагала, но теперь, когда Хава наконец умолкла, он чуть повернулся, скорее ко мне, чем к своей кузине, и произнес по-английски:

— К сожалению, меня там не будет. Музыка и танцы — шайтан. Как многое, что здесь делается, это — ааду [121] Этим понятием обозначается «черная магия», происки дьявола. , обычай, а не религия. В этой стране мы всю жизнь танцуем. Все — предлог для танцев. Но я все равно сегодня отправляюсь на хурудж [122] В традиции «Джамаат Таблиг» — выездные религиозно-образовательные сессии участников движения за возрождение ислама. , в Сенегал. — Он опустил взгляд на свои простые кожаные сандалии, словно бы проверяя, что они готовы к грядущему странствию. — Я туда иду на Да’уах [123] Да’уах (да’ва́т, от араб. призыв, приглашение) — проповедь ислама, прозелитизм. , приглашать и взывать.

На это Ламин рассмеялся, подчеркнуто саркастично, и кузен Хавы резко ответил ему на волоф — а может, то был мандинка, — а Ламин — ему, и снова один другому, я же стояла рядом, улыбаясь, с идиотской гримасой того, кому не переводят.

— Муса, мы по тебе дома соскучились! — неожиданно воскликнула Хава по-английски, с подлинным пылом, обнимая худую левую руку двоюродного брата, как будто больше ничего в нем обнять не осмеливалась, и он опять много раз кивнул, но ничего не ответил. Мне показалось, что сейчас-то он нас и покинет — их с Ламином диалог выглядел так, что кто-то после него явно должен уйти, — но мы зашагали к школе все вместе. Муса заложил руки за спину и заговорил — тихим, спокойным, приятный потоком, мне это напоминало лекцию, которую Хава слушала уважительно, а вот Ламин постоянно перебивал, все энергичнее и громче, да так, что я его стиль не узнавала. Со мной он дожидался, когда я закончу каждую фразу, и оставлял долгие паузы перед тем, как ответить, — молчания эти я начала воспринимать как разговорные кладбища, куда отправлялось погребаться все неловкое или неприятное, что я могла ему предъявить. Этот же сердитый, противоречащий Ламин был для меня таким чужаком, что я подозревала: он сам бы не хотел, чтобы я его увидела в действии. Я немного ускорила шаг, а когда обогнала их всех на несколько ярдов, обернулась посмотреть, что происходит, и увидела, что и они тоже остановились. Муса держал рукой запястье Ламина: показывал на его большие сломанные часы и что-то очень серьезно говорил. Ламин вырвал у него руку и, казалось, надулся, а Муса улыбнулся так, словно все это было очень приятно или на худой конец необходимо, пожал Ламину руку, несмотря на их очевидные разногласия, вытерпел еще раз, когда Хава обняла его за предплечье, кивнул мне издали и повернулся туда, откуда мы пришли.

— Муса, Муса, Муса… — произносила Хава, качая головой и подходя ко мне. — У Мусы сейчас все нафс [124] Нафс (араб.) в исламе — сущность человека, его «я». Нафсом также называют страсти, все отрицательные черты души, которые присущи людям и джиннам. — все соблазны, мы сами соблазны. Так странно. Мы же с ним были ровесники, всегда играли вместе, он мне был как брат. И дома его мы любили, и он любил нас, но остаться не мог. Для него мы теперь слишком старомодные. Он хочет быть современным. Хочет жить в городе — только он, одна жена, двое детей и Бог. Он все равно прав: когда ты молодой и живешь весь полоумный со своей семьей, трудно быть очень чистым. Мне нравится жить полоумно — ой, я с этим ничего сделать не могу, но, может, когда я старше… — сказала она, окидывая взглядом собственное тело так, как ее двоюродный брат смотрел на свои сандалии: — … может, стану постарше — и помудрею. Посмотрим.

Казалось, ее это развлекает — размышлять о том, какая Хава сейчас и какой Хавой может стать, — но Ламин возбудился.