Зэди Смит - Время свинга

Истинную верность он хранил только бару и нежность свою к нему изо всех сил старался втолковать двум девчонкам, которые едва ли слыхали о Фрэнсисе Бейконе [172] Фрэнсис Бейкон (1909–1992) — британский художник ирландского происхождения, был одним из основателей частного питейного клуба «The Colony Room» (преимущественно для художников) в Сохо на Дин-стрит (1948–2008). и перед собой видели только узкую, закопченную комнату, тошнотно-зеленые стены и чокнутый беспорядок вещей — «художественную срань», как называла их Трейси, — занимавших все поверхности. Чтобы досадить любовнику, Трейси нравилось изображать невежество, но хоть она и пыталась это замаскировать, я подозревала, что ей частенько бывали интересны долгие пьяные истории с отвлечениями, что он рассказывал — о художниках, актерах и писателях, которых знал, об их жизни и трудах, о том, кого они ебли и что пили или принимали, как умерли. Когда он уходил в туалет или купить покурки, я иногда ловила ее на глубокой задумчивости, с какой она созерцала ту или иную ближайшую картину — следила за движением, считала я, кисти, вглядывалась пристально, с остротой, какую применяла ко всему. А когда Мелок, шатаясь, вваливался обратно и возобновлял свою речь, она закатывала глаза, но — слушала, это я понимала. Мелок знал Бейкона шапочно, они только вместе выпивали, а общим хорошим другом у них был один молодой актер по имени Пол, человек «огромной красоты, огромного личного обаяния», сын ганцев, живший со своим дружком и какое-то время с Бейконом в платоническом треугольнике, где-то в Бэттерси.

— А понимать тут нужно вот что, — сказал Мелок (после некоторого количества виски нам всегда нужно было понимать то или иное), — понимать тут нужно вот что: здесь, в Сохо, в то время черных не было и белых не было. Ничего настолько банального. Тут вам не Брикстон, нет, здесь мы все были братья — в искусстве, в любви… — он слегка ущипнул Трейси, — … во всем. Потом Полу досталась эта роль во «Вкусе меда» [173] «A Taste of Honey» (1958) — первая пьеса британского драматурга Шилы Делейни (1938–2011). — мы пришли сюда отпраздновать, — и все только об этом и говорили, мы себя чувствовали в центре всего — свингующего Лондона, богемного Лондона, театрального Лондона, как будто все это теперь и наша страна. Это было прекрасно! Говорю вам, если бы Лондон начинался и заканчивался на Дин-стрит, все было бы… счастьем.

Проелозив, Трейси сползла с его коленей обратно к себе на табурет.

— Ебаный ты зассыха, — пробормотала она, и бармен, услышав, что она сказала, рассмеялся ей:

— Боюсь, солнышко, таково непременное условие членства тут… — Мелок повернулся к Трейси и слюняво ее поцеловал:

— «Ну, ну, оса, — ты слишком уж сердита…» [174] У. Шекспир. Укрощение строптивой. Акт II, сц. 1, реплика Петруччо. Пер. А. Курошевой.

— Вот видишь, с чем мне приходится мириться! — воскликнула Трейси, отстраняя его. У Мелка имелась склонность к заупокойным шекспировским балладам — Трейси от них на зеленые стены лезла, отчасти из-за того, что завидовала его красивому голосу, но еще и потому, что, когда Мелок принимался петь об ивах и неверных стервах, это служило надежным знаком того, что вскоре его придется сносить вниз по крутой и шаткой местной лесенке, загружать в такси и отправлять назад к белой жене, приготовив плату за проезд из денег, стащенных Трейси у него из бумажника: она обычно брала оттуда чуть больше, чем требовалось. Но она была практична — вечер заканчивала лишь после того, как что-нибудь узнавала. Полагаю, она пыталась так наверстать пропущенное за три последних года — такое, что приобрела я: бесплатное образование.

Спектакль принимали очень хорошо, и в ноябре за пять минут до занавеса нас всех собрали за сценой, и продюсеры объявили: постановка продляется за свой рождественский лимит, до весны. Труппа была в восторге, и в тот вечер восторг свой все вынесли на сцену. Я стояла за кулисами, тоже радовалась за них, но у меня внутри прятались собственные тайные новости, о которых я пока не сообщала ни руководству, ни Трейси. Наконец-то прошло одно мое заявление: на должность ассистента режиссера, оплачиваемая стажировка на только запускаемой британской версии «УайТВ». Накануне я сходила на собеседование, сразу же нашла общий язык с интервьюершей, и та мне сказала — несколько непрофессионально, как мне показалось, с учетом очереди из девушек снаружи, что работа — моя, не сходя с места. Всего тринадцать штук, но, если я буду жить у отца, этого хватит выше крыши. Я была счастлива, однако сомневалась, как сообщить об этом Трейси, — на самом деле не задаваясь вопросом, в чем корни моего сомнения. Мимо пронеслись девушки из «Жаркого ларчика», только что от гримера и прямо на сцену, одетые в кошечек, Аделаида — впереди и в центре, а Девушка из «Жаркого Ларчика» Номер Один сразу слева от нее. Они провокационно взбивали груди, облизывали себе лапки, придерживали хвосты — один такой я самолично пристегнула к Трейси десятью минутами раньше, — приседали, как котята, готовые прыгнуть, и уже начали петь — о гадких «папиках», что держат тебя слишком крепко, отчего так и хочется уйти к другому, и об иных, нежных чужаках, с которыми ты как дома… Этот номер у них всегда проходил на ура, но в тот вечер он стал сенсацией. Оттуда, где я стояла, был отлично виден первый ряд — и я замечала неприкрытую похоть в глазах мужчин, замечала, сколько таких взглядов приковано в особенности к Трейси, хотя смотреть, по идее, они должны были на женщину, игравшую Аделаиду. Всех остальных затмило изящество ног Трейси, затянутых в трико, чистая живость ее движений, поистине кошачьих, ультраженских так, что я завидовала и нипочем не надеялась воссоздать собственным своим телом, сколько бы хвостов на меня ни нацепили. В том номере танцевало тринадцать женщин, но лишь Трейси что-то значила по-настоящему, и, когда она сбежала со сцены вместе со всеми остальными и я сказала ей, как чудесно она танцевала, она не стала, подобно другим девушкам, уточнять или переспрашивать, чтобы я повторила хвалу, а ответила просто: