Олег Ермаков - Радуга и Вереск

— И так всегда. А сам и подходит, — заметил Аркадий Сергеевич.

— Бим, перестань! — попросила кота девочка.

— Белый Бим Без Черного Уха — таково его полное имя, — прокомментировал Аркадий Сергеевич, пряча мундштук. — Извини, Нелли, нам пора.

Они поднялись в квартиру. Хозяин предложил Косточкину проходить. Вымыв руки, пошел в кухню готовить чай. А Косточкин ходил вдоль стен и разглядывал картины. Башни и стена, бойницы, осыпи, овраги. Два или три портрета… Перед одним Косточкин задержался. На нем была изображена женщина за пианино. Но… Косточкин видел уже ее? Эти напоенные каким-то печальным светом глаза, губы. Да сегодня он ее и видел! Ту женщину, живущую на горе под собором.

— Странно, — пробормотал Косточкин.

Потом он перевел взгляд на другую картину…

— Да, здесь я попытался реконструировать обывательскую застройку Смоленска семнадцатого века, — сказал Аркадий Сергеевич, входя с железным подносом с чашками, блюдцами, ложками, печеньем и фарфоровым чайником. — Не в службу — принесите чайник.

Косточкин принес пышущий жаром чайник латунного окраса с черно-красными цветами на боках. Аркадий Сергеевич сел за стол и положил справа мундштук, спички и портсигар, по виду — серебряный. Косточкин снова приблизился к той картине и воззрился на деревянные дома, высокие заборы и стены с башнями на заднем плане. У крыльца одного дома стояла светло-коричневая лошадь. За домом высилась деревянная башенка. Направо виднелся силуэт монастыря, наверное Авраамиева.

— Это, конечно, вольная фантазия, — проговорил Аркадий Сергеевич. — А что прикажете делать? Мы ведь не в Толедо, где ничего выдумывать и не надобно: городской пейзаж тот же, что и в шестнадцатом веке. И даже в четырнадцатом. И раньше. Не так ли?

— Днем, при солнце, — сказал Косточкин, внезапно ярко вспоминая залитый светом каменный муравейник на горе.

— Бери и щелкай фотки, как орехи! — засмеялся трескуче и как-то неприятно Охлопьев. — Начинка другая. Все-таки здесь все было деревянным. Там — камень на камне. Но дух — дух одинаков.

Косточкину буквально днем или двумя-тремя днями раньше эти рассуждения казались чистым бредом. А сейчас — нет. Он с удивлением понимал, что не хочет возражать этому человеку в очках с толстыми линзами. И все-таки проговорил:

— Аркадий Сергеевич, это сближение все же выглядит… экстравагантным.

Охлопьев поджал губы, презрительно щурясь на Косточкина сквозь очки.

— Лишь на первый поверхностный взгляд. Толедо, — заговорил он, постукивая костяшкой согнутого пальца по столу, — столица Ла-Манчи, туда часто наведывался Сервантес. Так? У его тещи там были доходные дома. И «Дон Кихота» — ну, какие-то главы — он писал там. А в девятой главе говорится, что продолжение романа обнаружено в Толедо. Даже улица указана… Стойте, а вы читали «Дон Кихота»? — быстро спросил он.

— Да, — не моргнув, соврал Косточкин.

«Дон Кихота» он читал в школе, сколько-то глав, лишь бы что-то ответить на уроке, наверное две главы и прочитал, а потом просто товарищ дал ему шпаргалку с кратким содержанием.

Но что-то в желчном лице Охлопьева заставило его добавить:

— Как можно было ехать в Испанию? Тем более в Толедо…

— Наверное, перед поездкой и читал? — ехидно спросил Охлопьев. — В кратком пересказе?

Косточкин чуть не поперхнулся чаем.

— Да, именно так, но в полном объеме. — Он мгновенье думал. — В двух томах. — И с улыбкой «признался»: — Маринка заставила. Моя спутница. Дульсинея.

Прозвучало правдоподобно, и Охлопьев немного подобрел, взял чашку и прихлебнул чая.

— Ну так вот… Далее там объявляются тоже не слабые деятели. Бунюэль, уж его-то фильмы вы точно смотрели. Федерико Гарсиа Лорка. По крайней мере вчера вы слышали его стихи. Сальвадор Дали… Ну, это уже как «Битлз». Еще к ним примкнул Рафаэль Альберти. Они учреждают «Благородный Орден Толедо», главной заповедью которого была беззаветная любовь к городу. Толедо они провозглашают столицей испанского духа. — Охлопьев быстро взглянул на Косточкина над поднятой чашкой. — И здесь им эхом отвечает Смоленск.

Косточкин поерзал на стуле, отпил чая, взял печенье, ложку и запустил ее в блюдце, полное вишневого варенья.

— Смоленск, — строго повторил Охлопьев, буравя Косточкина зрачками сквозь линзы. — Начинаем нашу историю, если уж гостю из Москвы это так интересно…

Косточкин выжидательно уставился на Аркадия Сергеевича.

— В Смоленск приехал из деревенских своих угодий и, можно сказать, имения великий поэт — Твардовский. Тогда он еще был юнец, разумеется. Но его отец, между прочим, владел хутором, землей. Женат он был на обнищавшей дворянке. Чем не захудалый идальго? Неспроста и звали его там «пан Твардовский». — Охлопьев взялся за чашку, но оставил ее и потянулся за мундштуком, достал из портсигара сигарету, вставил ее в мундштук, треснул спичкой. Затягиваясь, он откинулся на спинку стула, глядя сквозь сизый дым на Косточкина. — Затем показываются и другие мэтры. Исаковский. Беляев. Блестящий фантаст мирового уровня. Он в Смоленске и родился. Присоединим сюда и чудесного прозаика Соколова-Микитова — так сказать, нашего Бунина с мужицкими обертонами. Вот вам наша четверка, наш ответ Толедо. Но это формальные признаки совпадения. Копнем глубже, если, конечно, не возражаете?