Олег Ермаков - Радуга и Вереск

Чем-то Николаус пришелся по сердцу этому Фоме Людвиговичу, хотя в осаде здесь стояли и его соотечественники, да еще и шотландцы, французы, англичане, итальянцы. Но, видимо, не со всяким соотечественником мог он откровенно поговорить. Да и в нужный момент никого из них рядом не оказывалось. Именно тогда, когда на сон грядущий Фома Людвигович Егоров выпивал водки. Остальные в этом подземелье западной речи вовсе не разумели. И Фома, пуская дым из трубки, неспешно обращался к Николаусу.

— Quid te… te tenet in Moscoviae? [214] Что вас держит в Москве? ( лат .) — подбирал слова Николаус.

— Patriae fumus igne alieno luculentior [215] Дым отечества ярче огня чужбины ( лат .). , — отвечал, кивая, господин Фома Людвигович. — Fumus vero est, ad fontem in viridi paradiso [216] Дым, однако, есть у источника в зеленом раю ( лат .). .

В зеленом раю? Николаус соображал. Да, видно, это про сад. И точно, Фома Людвигович говорил, что сады в Москве странные, там вместо роз и всевозможных цветов — шиповник да дикие розы. Зато в лесах и рощах мед. Как это? Mel? Ну, то есть пчелы. Apes. Как скалы в Палестине, стволы здесь истекают медом. In Palestine?

— Etiam. Sicut scriptum est in Bibliis [217] Да. Так написано в Библии (лат.). , — отвечал хмелеющий Фома Людвигович.

Над землянкой выла вьюга. Дым от очага то шел вверх, то наполнял жилище, и все кашляли, дебелый парень мычал, что означало ругательства. А Фома Людвигович с воспаленными красными глазами говорил, что эти леса тянутся до Ледовитого океана, а в другую сторону уходят в Сибирь…

И его нос рассекал дым землянки, словно форштевень корабля. Николаус думал, что все-таки лекарь не в себе, слегка insanis [218] Сумасшедший (лат.). . Лекарь же продолжал в том же духе, что, мол, в этих-то дебрях точно таятся невиданные и мощные лекарства. И однажды, набрав достаточно охочих людей, Готтлиб Людвиг Егоров предпримет поход за ними.

— Medications? [219] Лекарства? (лат.) — спросил Николаус.

— Herbs. Resinae in montibus. Cornu cervi. [220] Травы. Смола в горах. Рога оленей (лат.).

Николаус сказал, что в замке живет один травник. Глаза лекаря вспыхнули.

— Herbārius? [221] Знаток трав? (лат.)

— Etiam. Petrus iconographer [222] Да. Петр-иконописец (лат.). .

Готтлиб переспросил: так что он делает, пишет иконы или травы собирает? Николаус отвечал, что собирает и пишет.

Фома Людвигович кивал задумчиво, потирая руки с длинными пальцами, кутался в шубейку. Николаус добавил, что Петр людей лечит.

Тут Фома Людвигович взглянул на Николауса и поинтересовался: так что, рыцарь-то сам в замке служит?

Николаус смутился и ответил, что плохо понял вопрос. Лекарь повторил, слегка щуря свои крупные безумные глаза.

— Ita Petrus illic [223] Да, Петр там (лат.). , — сказал поспешно Николаус.

— Et vos? [224] А ты? (лат.) — спросил хладнокровно лекарь.

— Hic ego sum [225] Я здесь (лат.). , — ответил Николаус.

Лекарь покачал головой и, прикрыв глаза, сказал тихо:

— Tu et excrucior [226] Вас будут пытать (лат.). .

То ли лекарь уже был хмелен, то ли он предупреждал, то ли угрожал… Николаус не знал, что и подумать. Рана его хорошо заживала. Молодая сильная кровь, как говорил лекарь, все живит и стягивает любые раны… почти любые. Но, конечно, ни к чему еще не был готов. Хотя уже и мечтал — мечтал о дерзком побеге, пуститься вскачь на казачьей лошади, замок рядом. А если нельзя к нему пробиться, то уйти в сторону — и доехать до острога.

Но чего ждать от полубезумного немца? Тот уже похрапывал, выдувая своим готическим носом водочные пары. Николаус слушал его, полулежа на боку. Спал он только на животе. Однажды во сне повернулся на спину, и сраставшаяся рана треснула, очнулся от боли, почувствовал кровь на спине. Но больше это не повторялось. Память боли — действенная штука. Тело само себя стерегло с тех пор. И сейчас Николаус повернулся осторожно на живот. Ему бы еще окрепнуть, набраться сил.

Потом разговоры с Фомой Людвиговичем вдруг прекратились. Лекарь хмуро отворачивался, молчал. А когда Николаус сам попытался завязать разговор, оборвал его репликой:

— Fama crescit eundo [227] Молва растет на ходу (лат.). .

Видимо, до начальствующих московитов дошли какие-то слухи о разговорах лекаря с пленным шляхтичем.

Через два дня за Николаусом вдруг пришли стрельцы.

— Уставай, пан, пайшлі, — сказал один со светлым лицом и русыми усами.

Фома Людвигович повстречался им уже на улице, в черной шубе, меховом треухе, он шел по скрипучему снегу, дымя трубочкой. Молча посмотрел, посторонившись, и заскрипел дальше громадными войлочными татарскими сапогами. Николаус не знал, что и подумать.