Андреа Де Карло - Уто

– Это не моя вина, если тебе так трудно дается работа.

Витторио смотрит на меня и всем своим видом выражает горькую досаду: он потратил столько сил для устройства своей жизни и ничего не получил взамен.

– И если тебе трудно живется, это опять-таки не моя вина.

Мне кажется, он вот-вот бросится на меня, но он все же сдерживается, улыбается ядовитой улыбкой, кусает нижнюю губу.

Мы наконец приехали: останавливаемся у тропинки, ведущей к низенькому сборному домишке, возле которого кто-то успел расчистить снег до того, как он снова пошел.

Мы молча вышли из машины, подошли к входной двери. Бледная худая женщина, одетая как монашенка, смотрела на нас через окно веранды, она махнула нам рукой в знак приветствия.

– Здравствуй, Хавабани, – крикнул ей Витторио. – Где дрова?

С огромным трудом он сдерживал клокотавшую в нем злобу, и потому умилительный тон, принятый среди жителей Мирбурга, сейчас был ему просто не под силу, он кричал, как итальянский извозчик.

Хавабани приоткрыла одно из окошек и, высунув худой крючковатый палец, показала на ровные штабеля дров.

– Сделайте мне поленья помельче, – сказала она. – А то они у меня в печку не влезают.

– Будь спокойна, наши влезут, – сказал Витторио чуть ли не с издевкой. Теперь он ненавидит и ее тоже, ненавидит всю их духовную общину, их жесты, улыбки, любезности, ненавидит так, что больше не может это скрывать.

Хавабани тщательно закрыла окно и исчезла в доме.

Витторио пошел к машине за бензопилой, надел рабочие перчатки, дернул за шнурок, включив пилу: оглушительный визг вторгается в окружающую тишину, резкий запах бензина и горячей стружки, снег, тоже пропитанный этим запахом, тает прямо в воздухе.

Мне стоит большого труда устоять на месте: сейчас я брошусь сломя голову обратно к шоссе. Напружиненные ноги готовы сорваться с места, но я все же стою не двигаясь, руки в карманах, смотрю на пар от моего дыхания, хотя думаю только о том, чтобы не выпустить Витторио из поля зрения.

Уто Дродемберг чуть откинулся назад, приняв небрежную, но романтическую и равнодушную позу. Яркий контраст с Витторио, который подходит с бензопилой в руках. Вы только послушайте, какой отчаянный, невыносимый визг издает эта пила, особенно по сравнению со звуками, которые Уто Дродемберг извлекает из фортепьяно. Сравните, как они смотрят друг на друга, пока Витторио Фолетти подходит все ближе и ближе, а Уто Дродемберг стоит на месте, ожидая, что с минуты на минуту ему вцепится в бок зубастое чудовище.

Витторио прошел мимо меня.

– Если тебе нужны перчатки, они в машине, – бросил он мне.

Я притворился, что не слышу его, и пошел следом за ним туда, где длинными штабелями были сложены дрова. Он ухватил одно полено, положил его на пень, опустил на него бензопилу, раздался еще более ужасный визг, полетели опилки, засоряя снег вокруг. Потом он взял две распиленные половины и распилил их снова пополам.

– Она хотела помельче? – сказал он. – Так пусть и получает помельче. – И он пинком отбросил поленья в сторону. Взглянув на меня, он быстрым движением руки положил на пень новое полено.

Я в раздумье: имею ли я право при тех отношениях, которые сложились между нами, предлагать ему свою помощь, впрочем, может, это даже в каком-то смысле будет выглядеть забавным, к тому же я получу возможность сделать благородный жест, снизойдя до столь примитивной, чисто механической работы. Если принять все это во внимание, пожалуй, стоит попробовать: надо лишь постараться сохранить в своих движениях некую небрежность, подпустить томности во взгляд и работать с торжественной плавностью, словно под звуки воображаемой музыки.

Я беру полено и кладу его перед Витторио, он тут же, не медля ни секунды, пока я еще только отдергиваю руки, опускает на него бензопилу и распиливает пополам, и еще раз пополам, пока я отхожу в сторону. Он не останавливается, не ждет меня, не сбавляет скорость, он продолжает пилить, словно хочет разнести в пух и прах не только меня, но и хозяйку дома, да и весь Мирбург.

– И ведь благодарности все равно не дождешься. Мимолетная улыбка – это в лучшем случае, – вдруг говорит он.

Я поранил руки о шершавую промерзшую кору поленьев, но было уже поздно идти к машине за перчатками, я бы сразу растерял все то преимущество, которое мне удалось завоевать своим благородным поведением.

– И даже от жены, – продолжает он. – Хоть весь день мой посуду, спасибо тебе не скажут. Можешь из кожи вон лезть, проявляя внимание. Любые подарки: большие, средние, маленькие – они тут не в счет. Тут ценится совсем другое.