Чарльз Буковски - Хлеб с ветчиной

— Спасибо, Клер, скоро увидимся.

— Твои яйца взорвутся. Генри!

— Я не сомневаюсь в этом, Клер.

Она отошла к Джимми, взяла его под руку, и они пошли дальше.

Подкатила наша развалюха, остановилась возле меня. Двигатель чихнул и умер. В кабине рыдала мать, огромные слезы катились по щекам.

— Генри, садись! Прошу, залезай! Отец прав, но я все равно люблю тебя!

— Я пойду пешком.

— Нет, Генри, садись, — завывала мать. — Садись, или я умру!

Я подошел, открыл заднюю дверцу и забрался в кабину.

Двигатель снова ожил, и мы тронулись. Итак, Генри Чинаски — выпускник средней школы 1939 года — ехал в светлое будущее. На первом же светофоре машина остановилась, и двигатель заглох. Уже загорелся зеленый, а отец все никак не мог запустить его. Позади нас сигналили другие автомобили. Наконец отцу удалось завести полудохлый механизм, и мы снова двинулись вперед. Мать перестала плакать, и теперь мы ехали в полном молчании.

Времена оставались тяжелыми, и поэтому я очень удивился, когда раздался звонок из компании Мирз-Старбак, и меня уведомили, что в понедельник я должен явиться на работу. До этого я прошелся по всему городу и рассовал заявки, куда только было возможно, все равно заняться мне было нечем. Собственно, я не горел желанием начать трудовую деятельность, но уж больно мне не хотелось оставаться под одной крышей со своими родителями. В отделе кадров Мирз-Старбак валялись тысячи заявок, и я не надеялся, что мне повезет. Это была крупная торговая компания с разветвленной сетью универмагов во многих городах страны. Заполнив заявление, я прошел собеседование, которое длилось всего несколько минут. По-моему, на все вопросы я ответил правильно.

Наступил понедельник, и я отправился на работу с бутербродами в коричневом бумажном пакете. Универмаг находился всего в нескольких кварталах от моей бывшей школы. Я все еще прибывал в недоумении, почему выбор пал именно на меня.

После получения первого чека я рассчитывал снять себе комнату в центре города рядом с публичной библиотекой.

По пути за мной увязалась изголодавшаяся дворняга. Бедняга так исхудала, что ребра выпирали из-под ее облезлой шкуры, а уцелевшая шерсть свалялась и торчала клочьями. Брошенное, запуганное, избитое животное — жертва Homo sapiens.

Я остановился, присел и протянул руку, но пес отскочил.

— Иди сюда, приятель, я твой друг… Ну, давай, не бойся…

Он осторожно приблизился. Глаза его были полны печали.

— Что же они сделали с тобой, парень?

Пес подбирался все ближе и ближе, стелясь по тротуару и усердно виляя хвостом. Потом он просто прыгнул на меня, и я, не устояв под ударом его передних лап, распластался на асфальте. Несмотря на худобу, он был все же слишком большой и тяжелый. Оседлав меня, осмелевшая псина принялась лизать мне лицо, уши, лоб. Я еле спихнул его, вскочил и вытер лицо.

— Сидеть! Тебе надо подкрепиться!

Я достал из пакета сэндвич и отломил кусок.

— Немного тебе, остальное мне, старикан! — сказал я и положил его порцию на тротуар.

Пес подошел к угощению, понюхал и отошел. Облизываясь и оглядываясь на меня, он стал удаляться.

— Эй, приятель, погоди! Этот был с арахисовой пастой! Иди попробуй копченой колбаски! Вернись! Ко мне!

Пес с опаской подошел снова. Я отыскал сэндвич с колбасой, отломил большой кусок, соскоблил с него горчицу и бросил на тротуар.

Привереда склонился над подачкой, уткнулся в нее носом, обнюхал, повернулся и потрусил прочь. На этот раз он даже не оборачивался, все быстрее и быстрее удаляясь вдоль по улице. Неудивительно, что я постоянно пребывал в состоянии депрессии — ненадлежащее питание.

Я продолжил свой путь на работу. Это была та же самая улица, по которой я ходил в школу.

Наконец я прибыл на место, отыскал служебный вход и вошел. Из яркого солнечного света я попал во мрак. После того как мои глаза слегка привыкли к темноте, я разглядел мужчину, стоящего всего в нескольких шагах от меня. Половина его левого уха отсутствовала. Сам он был высокий и очень худой. Узкие, как игольное ушко, зрачки как-то странно располагались на его бесцветных глазах. Но что самое удивительное, этот дистрофик был перетянут ремнем, а поверх ремня свисало странное, уродливое брюхо. Видимо, жир со всего организма сконцентрировался именно на животе, обрекая другие части тела на истощение.

— Управляющий Ферис, — представился он. — А вы, я полагаю, мистер Чинаски?

— Да, сэр.

— Вы опоздали на пять минут.