Александр Тарнорудер: Портрет жены художника

— Сколько? — спросил я походя.

— Двести, ладно, сто пятьдесят, — ответил парень.

Я сделал шаг, чтобы отправиться дальше.

— За сто отдам, меньше не могу, — в отчаянии попросил он.

— Вот возьми, — я протянул ему бумажку в пятьдесят шекелей, — все равно больше никто не даст.

На его лице читалась борьба между верным дозняком прямо сейчас, и призрачной возможностью поймать более щедрого покупателя. Дозняк победил, в чем у меня с самого начала не было никакого сомнения.

— У меня еще есть одна, может, возьмешь?

Он полез в сумку и достал из нее… Конечно, я сразу же узнал свой рисунок, купленный мафиози за несусветную сумму, но в каком же он был состоянии! Похоже, что кто-то в припадке злобы отыгрался на картине и выпустил в нее струю черной краски из аэрозольного баллончика, которыми подростки рисуют на стенах. Незакрашенным остался лишь крохотный кусочек подбородка, но я узнал бы рисунок по любой из линий.

— Что это? — спросил я, как можно более равнодушно.

— Абстрактная картина, современное искусство. Полсотни, и она — твоя.

— Дорогуша, — сказал я глубоко и прочувствованно вздыхая, — она не стоит и шекеля. Просто кто-то испортил рисунок и выбросил его на помойку. А ты подобрал его по дороге и притащил сюда.

Парень сник.

— Десятка — за рамку и за доставку.

— Идет!

Фан-тас-ти-ка!!

Я поспешил… Нет, я на крыльях летел домой, чтобы поскорее исследовать ущерб, нанесенный холсту. Хорошо загрунтовал, черт побери! Это я сам себе делаю комплименты. Черная гадость не прошла через основу — или просто пока не успела — запах свежей краски еще не выветрился. Так или иначе, холст еще можно было спасти. Еще не было поздно!

Я запер входную дверь и повесил табличку «закрыто». И сразу же раздался звонок Офры с противоположной стороны улицы:

— Что случилось? Ты в порядке?

— Ничего, очень срочная работа. Я тебе потом расскажу.

— Не врешь?

— Да не вру я, не вру! Вечернее гурме — за мной, тогда и расскажу!

При слове «гурме» Офра оживилась и томным бархатным голосом пожелала мне «счастливого дня».

А я поспешил приступить к работе. Ненавижу эти баллоны с краской — мелкодисперсная гадость проникает в любые трещины и не желает оттуда вылезать. Растворять ее — еще хуже. Пожалуй, лучше всего — соскрести вместе с грунтом. Потом размягчить маслом, очистить холст до исходного состояния. Эта «китайская работа», заняла у меня почти всю неделю, но зато за свои мучения я получил-таки девственно чистый холст. Отдельные просочившиеся черные вкрапления я осторожно осветлил перекисью водорода, работая острым кончиком зубочистки.

Итак, непостижимым образом, холст пожелал ко мне вернуться. Я восстановил status quo и снова поместил его на старый подрамник красного дерева и поставил посреди галереи.

— Можешь мне помочь? Я совсем зашиваюсь! — раздался жалобный звонок Офры.

Был жаркий весенний день, называемый то ли «женским», то ли «материнским», то ли «семейным». Любые цветы сметались потоком покупателей в мгновение ока, и Офра взмолилась о помощи. Я заворачивал букеты в целлофан, прихватывал резинкой черенки и прикреплял визитную карточку с маленьким пакетиком каких-то химикалий, призванных продлить жизнь срезанным цветам. Мы работали до позднего вечера. Офра хотела поужинать в суши-баре, но он уже закрылся к тому времени, когда последний покупатель покинул магазин, и нам пришлось удовлетвориться заказанной пиццей и бутылкой «шардоне» у меня дома.

— Потреблятели чертовы! — неожиданно Офра бросила кусок пиццы на стол и расплакалась. — Приходят за цветами с таким видом… Жалко им потратиться на какой-то напрасный букет, понимаешь? Положено в этот день цветы принести — так они идут и покупают… А на морде отвращение написано! За весь день — только один нормальный человек… каждый стебелек, как родной, подобрал, с каждым поговорил…

Я обнял ее за плечи.

— Люди с радостью должны цветы дарить, с любовью… а они смотрят злобно…

Однажды в пятницу перед самым закрытием ко мне в галерею забрел небрежно одетый мужчина средних лет, который выглядел, как художник. На его приход эолова арфа отозвалась ничего не говорящим нейтральным «динг-донг». Его лицо было мне отдаленно знакомо, но имя и фамилия напрочь вылетели из памяти. Почему же я с первой же секунды подумал, что он художник? Наверное, по тому придирчиво-ревностному взгляду, с которым он осматривал картины. Как вы давно должны были понять, у меня нет работ, которые мне самому (а я тоже смею назвать себя художником) не доставляли бы удовольствия. И посетитель понял это с первого взгляда. Через пару минут фланирования по галерее он обратил внимание на колченогий подрамник красного дерева с пустым холстом. Нарочито скучающее лицо мужчины враз переменилось. На нем за секунду промелькнула целая гамма чувств.