За пару дней холст просох и занял свое прежнее место посреди галереи. Когда я, как обычно, в поздний утренний час неторопливо спустился вниз с чашкой кофе, меня там ждала Адина. Она находилась здесь среди картин в светло-розовом платье и белой шляпке — такая, какой я увидел ее в первый раз еще в нашем старом доме — незабываемый, но в то же время ускользающий образ девушки, с которой я готов был разделить свою жизнь. Первая и, похоже, единственная мальчишеская любовь.
Я взял самый тонкий уголек и очертил овал лица. Еще две легкие линии, и она удивленно приподняла брови. Потом она насмешливо посмотрела на меня одним глазом, а вслед за тем — сразу двумя. Ловкая закорючка, и она кокетливо наморщила свой маленький носик. Еще одна, и она презрительно вздернула верхнюю губу. Пара волнистых линий, и ее очаровательное ушко уже прислушивается к моему невнятному бормотанию. Широкий штрих, и она смеется и трясет копной пышных волос. Последний завиток, и ее дрожащий подбородок приближается ко мне, чтобы подарить сладчайший поцелуй…
Лишь одна минута и вся жизнь — вот и все, что мне понадобилось, чтобы создать портрет Адины, который я так хотел написать, когда был мальчишкой. Я запер галерею, и вышел на улицу. Ноги влекли меня все тем же замысловатым маршрутом, который я когда-то в детстве проделывал почти каждый день в призрачной надежде увидеть свою возлюбленную. Улицы носили те же названия, что и прежде, но большинство старых домов давно порушили и построили на их месте новые. Не стал исключением и дом перебравшихся за океан Фишманов. Я зашел в знакомый бар и, несмотря на полуденный час, выпил водки. Меня захлестнула эйфория, ослепляющее чувство всемогущества и власти над холстом. Я был не влюбленным маленьким мальчиком, но зрелым мужчиной, сохранившим на многие годы воспоминание детства. Очередной глоток водки пробудил во мне давние воспоминания: как я часами поджидал Адину около ее дома, только чтобы увидеть ее лицо… как надо мной смеялись в школе… как мать и отец увещевали меня оставить призрачные мечты… как я снова, и снова, и снова пытался нарисовать ее портрет…
Я расплатился и поспешил вернуться в галерею. Должен признать, что я сразу же понял — рисунок не имел ничего общего с Адиной…
Прекрасное лицо, но совсем чужое, смотрело на меня с холста. Мне оставалось лишь пройти в мастерскую и выпить пару стаканов ледяной воды, чтобы охладиться. В тот день я испытал самое большое наслаждение и самое большое разочарование в своей жизни. Вечером я поднялся наверх, в комнаты. У меня оставалось еще с полбутылки бренди, чтобы напиться и завалиться спать до утра, поскольку я ненавидел весь белый свет.
На следующее утро был блошиный день, и я, правда, без обычного воодушевления, подался в еженедельный обход. Я был, как больной гриппом на пляже, когда даже прекрасные полуобнаженные девушки вызывают лишь головную боль. Естественно, что в таком состоянии я ничего не приобрел и быстро вернулся домой. Нетвердой рукой я отпер галерею с парадного крыльца.
Несмотря на пятницу, посетителей было мало, казалось, что заскучал даже дверной колокольчик — маленькая эолова арфа, подвешенная к косяку. Она служила мне индикатором — своеобразный «face contol» при входе, к которому я неизменно прислушивался: мелодичные мягкие переливы свидетельствовали о джентльмене, мягко отворяющем дверь перед дамой; резкая нервная трель — о досужем посетителе, врывающемся в помещение, только чтобы подобрать «цветовое пятно» в салон. Ох уж эти «цветовые пятна» — священная корова амбициозных, но полуграмотных дизайнеров интерьеров, вещающих с апломбом, но страдающих комплексом культурной неполноценности, приводящих ко мне в галерею клиентов из мира немнущихся костюмов и ламинированных визитных карточек, не понимающих, что любая картина должна вызвать отклик души, а не просто подойти под цвет дорогой и модной мебели.
Около полудня колокольчик глухо звякнул и тотчас же захлебнулся в кашле. Я не спешил отрываться от работы в мастерской.
— Есть здесь кто живой? — раздался нетерпеливый голос.
— Добрый день, — я вышел в зал галереи.
— Откуда это у тебя? — спросил добротно одетый мужик восточного типа лет сорока, кивая на подрамник с рисунком.
— Купил некоторое время назад на блошке, — я, грешным делом, подумал, что тот странный тип был просто мелким воришкой.
— Я спрашиваю о картине.
— А-а, я нарисовал ее вчера вечером.
Мужик уставился на меня весьма удивленно и даже довольно-таки враждебно.
Читать дальше