Бахыт Кенжеев - Младший брат

Озадаченный Марк обнаружил, что к изнанке куртки подшита давешняя сбруя из обрезков кожи, а к ней—приделаны проволочные крючки, в свою очередь, державшие штук двадцать спичечных коробков, оклеенных рыжей оберточной бумагой. Коробки соединялись медным проводом, уходившим в карман. В самом же кармане Марк нашел батарейку «Крона» и небольшой выключатель. Из раскрытой коробочки на его ладонь высыпалось немного желто-серого порошка, попахивающего миндальным мылом.

— Ничего не понимаю,—пробормотал он.—Это что... взрывчатка?

— Динамит, — сказал Иван отрывисто. — Силикагель, пропитанный нитроглицерином. Не бойся,—хихикнул он, когда Марк осторожно положил куртку на спинку кресла. — Без детонатора не жахнет.

— Постой... Ты что, покончить с собой хотел?

— Меть выше. Человек десять бы на тот свет отправил, не меньше. Ну и себя самого, разумеется, за компанию. Я в Мавзолей сегодня опять ходил, — добавил он, помолчав. — С тобой когда — это была пристрелка. А в этот раз...

Марк по-прежнему недоумевал.

— Снова клоунствуешь?

— Заткнись!—взвизгнул Истомин.—-Ну-ка, примерь курточку! Примерь, нажми кнопку! А-а! Я очередь вперед пропускал... дети...

— Пожалел волк кобылу.

—И тошнило... а рассчитано было железно... уравнения на компьютере просчитывал... и саркофаг, и гэбэшников, которые очередь направляют...

Лицо у рассказчика побледнело, заострилось, говорил он жарко и бессвязно. Пронять друга, впрочем, ему не удалось...

— Детишек пожалел!—брезгливо перебил Марк.—На компьютере рассчитывал! Ну, добро бы пожертвовал ты, как говорится, жизнью за правое дело, хотя лично я никакого правого дела не вижу в том, чтобы взрывать никому не нужную мумию,—новую бы из воска вылепили в два счета. А ты вдобавок жив-здоров. Сказки мне рассказываешь, а сам молочко себе принес, в холодильник поставить хотел...

— Сволочь!—заорал Иван пуще прежнего.—И удара твоего никогда не прощу, так и знай! Ты мокрица, ты насекомое, ты никогда меня по-настоящему не понимал, ты...

— Отчего же не понимал, Иван? Сильных ощущений захотелось, по достоевщинке пройтись? Наука—слишком сухо, диссидентство—мелко да и опасно. Стучать—скучно и слишком грязно. А устройство свое ты когда отключил—в очереди? Или вчера? Или так и замыслил, чтобы не сработало?

Иван, мгновенно и густо покраснев, снова схватил свою куртку.

— И этого не прощу! На, попробуй! Надень! Провода—фальшивые, выключатель—ненастоящий, Истомин—шут гороховый! Да? Только дай мне из квартиры выйти, на лестнице обождать. Слабо? Он на самом деле поднялся с кресла.

— Слабо,—внимательно посмотрел на него Марк.—Так отчего же оно отказало?

— Понятия не имею,—почти прорыдал Иван.—Ну поверишь ли— я и взрывчатку, и запальную систему вчера испытывал в рощице. Эхо гуляло минут десять, стекла в домах дрожали. Система простейшая. Раскаляется проводок, детонирует одна коробочка, а от нее все остальные. Я вчера и батарейку новую купил. В ГУМе. Старая слабовата показалась. Нераспечатанная была, в пластиковом пакете, с гарантией. Дай-ка я ее отсоединю.

Среди технического хлама, кучей наваленного в стенном шкафу, он не без труда раскопал украденный некогда с работы армейский, крашенный защитной краской вольтметр. Присоединил клеммы к батарейке. Стрелка прибора рванулась, дрогнула и заколебалась у отметки полтора вольта.

— Погоди... что за дьявол... на ней же написано... черным по белому... девять вольт... срок годности... гарантия...

Марк посмотрел на злосчастную батарейку, на шкалу вольтметра, где тонюсенькая стрелка медленно, но неудержимо ползла в сторону нуля... И вдруг расхохотался неудержимым, нескончаемым, оглушительным истерическим смехом. Сбитый же с толку Истомин поначалу порывался что-то лепетать, но вскоре просветлел, робко ухмыльнулся и, наконец, присоединился к приятелю. Трое старушек, гревших на солнце свои кости у подъезда, оторвались от вязания и закинули головы кверху, гадая, с какого этажа доносятся эти жуткие квакающие звуки, перемежающиеся всхлипами и пристанываниями, и не надо ли, случаем, вызвать «скорую помощь» из психушки.

Через час с чем-то молочная лужа на полу исчезла, Иван с Марком сидели каждый в своем кресле и довольно мирно приканчивали бутылку коньяку, начатую еще позавчера.

— Все у меня погибло,—хмурился Иван, поднося зажженную спичку к своей исповеди, — мы с тобой теперь одного поля ягодки. Прежняя житуха кончилась, гангрена с ней произошла — и выход один, сам понимаешь. Я улетаю в Сибирь, сегодня же, поживу в деревне у школьного приятеля. Всесоюзного розыска, надеюсь, я не заслужил. Поохочусь месяца два, рыбки половлю. Суд к тому времени кончится, руки и у тебя будут развязаны. Живи покуда здесь. А вернусь — с подробным планом. Ты в нем, думаю, заинтересован не меньше моего, так?