Бахыт Кенжеев - Портрет художника в юности

Так отгонял я свои наваждения, покуда в тамбур не вышли двое студентов-экзотериков; один из них достал "Стюардессу", другой - порядком помятую пачку "Беломора" (что могло выдавать или сугубую бедность, или известную степень пижонства) и воспроизвел обряд, принятый у курящих папиросы: дунул в картонный мундштук, слегка стукнул им по раскрытой ладони, затем слегка смял его, уплощая, затем смял еще раз в перпендикулярном направлении и только потом закурил. Хозяин "Беломора" был не то что толст, но весьма основателен; круглое его лицо обрамлялось густою неухоженной бородой, а зубы были прокурены до темной и весьма неаппетитной желтизны. Владелец "Стюардессы", напротив, был высок и даже в чем-то изыскан, взгляд его был насмешлив и пальцы рук - тонки, и рыжеватая борода (он тоже был бородат) не дика, но аккуратно пострижена.

- Все равно обезьяний цирк, - сплюнул толстый экзотерик, не обращал на меня внимания.

- Брось, - миролюбиво отвечал рыжий, - все было довольно терпимо.

- Пока они не стали распевать Ксенофонта, - захохотал толстый, - старик, должно быть, вращается в своей могиле со скоростью пропеллера.

- У него нет могилы, - заметил рыжий.

- Несомненно, есть, - возразил толстый с самым сосредоточенным видом, - сжигать трупы врагов народа в нашей стране принято не было. Расстреляли за непригодностью к тяжелым физическим работам, привязали бирку к ноге, посыпали негашеной известью и завалили землей с десятком таких же бедолаг. А с другой стороны - вот она перед тобой, Юрка, мировая справедливость в виде посмертной славы. Просвещенный народ, так сказать, друг степей калмык, усвоил уроки возвышенной музы. А Зеленов-то, Зеленов, как распевал! даже и сейчас распевает, - добавил он, прислушавшись.

Из-за двери тамбура доносился неразборчивый хор молодых голосов, в котором громче всех звучал негустой, но звучный тенор моего приятеля. Впрочем, он и фальшивил больше остальных.

- Гэбэшник твой Зеленов, - сказал рыжий.

- Молод еще, - с уверенностью отвечал толстый, попыхивая "Беломором". - Да и не думай об этом, Юрка. Посмотри лучше за окно. Такая огромная, такая печальная, такая бессмысленная страна, и мы с тобой, надежда отечественной экзотерики, мчимся куда-то в ночи, чтобы нас беззастенчиво употребили в качестве дешевой рабочей силы. Ты когда-нибудь в жизни строил коровники, Юрка?

- Дон Эспиноса в Эпире семь лет был пастухом, и ничего, Петя, - рассудительно отвечал Юрка. - По всем внутренним законам этой страны ты, как впрочем и я, должен сейчас находиться на Колыме или ехать по Сибири, направляясь на ту же Колыму, в столыпинском вагоне. Ты же, счастливый обладатель плацкарты, жрешь ханку, и зря только растлеваешь случайных представителей стройных миров положительного знания.

Он дружелюбным кивком указал на меня.

- Меня растлить трудно, - отозвался я, - я с алхимической кафедры. В некотором роде представитель науки, наиболее близкой к искусству. Кроме того, я вас обоих, кажется, встречал в Александровском гимнасии.

Наших встреч молодые экзотерики не вспомнили, но мой ответ им понравился. Мы познакомились; услыхав мою фамилию, толстый Петя, спросил не родственник ли я Ксенофонту Степному, на что я покачал головой. Как иногда бывает сразу после знакомства, на несколько минут настало неловкое молчание. Я принял предложенный "Беломор", и повторил с папиросой обряд, совершенный Петей, а затем рыжий Юрка извлек из глубин своей студенческой формы - такой же, как у меня, но размера на два больше, чем следовало, и с шевроном в виде лиры, - бутылку водки, которую мои новые друзья называли незнакомым мне словом "ханка". Мы по очереди выпили, утираясь брезентовыми рукавами стройотрядовских курток. Колеса нещадно грохотали, мешая разговору, и от папиросного дыма было трудно дышать.

- Откуда вы знаете Зеленова, Алеша? - спросил Петя.

- Мы учились вместе в школе, - я говорил чистую правду. - Даже отчасти дружили.

- Господи, откуда берутся такие лбы, - вздохнул Петя. - Ну пошел бы на животноводческий факультет, что ли, стал бы там секретарем комсомольской организации. Так нет же: всюду эта коммунистическая мразь запускает свои нечистые лапы.

- Зря вы, - дипломатично сказал я. - В коммунистической идее есть своя привлекательность. Разве за нее не гибли лучшие люди России?

С бесцеремонностью, не совсем приличной при первом знакомстве, толстый Петя и рыжий Юрка переглянулись и расхохотались, будто я не выразил общепринятую истину, а рассказал скабрезный анекдот.