Бахыт Кенжеев: Портрет художника в юности

Мне было лет двенадцать; ранним вечером я выходил во двор в куцем перелицованном пальтеце в ненавистную серую клетку, отпускал сестру копаться в песочнице, а сам, задрав голову к небу, смотрел на звезды, пробивавшиеся сквозь листву. Теперь я редко смотрю на звезды. А тогда, казалось, они по одной опускались на мой забинтованный лоб, словно стрекозы, и улетали, оставляя ощущение прохлады - странно, ведь я уже знал, что звезды - это огромные костры, горящие в непредставимой дали, и до ближайшей из них лететь добрых четыре года, и то если с принципиально недостижимой скоростью света. Прихотливые узоры светлых точек в ночном небе. Я умел распознавать некоторые созвездия, я с дрожью в сердце отыскал Млечный путь (различимый только в самые ясные вечера) и задумался. Он положительно не мог состоять из звезд. Это было бы уже недоступно даже разумению взрослого. Чего на свете больше - песчинок в песке морском (вычитанном из Пушкина), или звезд? Отец велел мне подумать, мать посмотрела в сторону, и я впервые заметил, что она уже не так молода, не так ослепительна, и волосы у нее стали не такими пышными, а кожа на руках загрубела от стирки и мытья посуды в оцинкованной лохани. Выходило, что звезд больше - их было бесконечное множество, а песчинки, если перебирать их всю жизнь, по тысяче в секунду, все-таки можно было пересчитать. Пространство и время, словно два моря, омывали мой двор, мои звезды, мой мелкий рыжеватый песок, в котором иногда попадались чертовы пальцы - продолговатые, со сколами, куски оплавленного кварца, по народному поверью - след от удара молнии, а по словам отца - окаменевшие доисторические твари.

Звезды противоречили окружающему миру. И дело вовсе не в том, что они были лучше. Понимаешь ли ты, втолковывал я сестре, что они легкие, а вокруг нас - тяжесть? Сестра не понимала, как, впрочем, и товарищи по школе - с этих разговоров, с которыми я навязывался встречным и поперечным, окончательно и утвердилась, вероятно, моя печальная репутация зануды. И атлет Коля Некрасов, и футболист Игорь Горский, и остроумец Ваня Безуглов, и даже розовощекий, чуть смахивающий на поросенка Володя Жуковкин, более снисходительно встречавший мои отвлеченные излияния - иные поставили на мне крест (о девочках уж и не говорю), иные стали задирать меня по углам, иные обходились насмешками. Упаси Господь видеть в этом драму непризнанного вундеркинда или некий символ противостояния выдающегося человека косному окружающему миру. Полагаю, что тот же Ван Гог (с которым ни в коей мере не отваживаюсь себя сравнивать), покуда не начал на почве преданности искусству отхватывать себе уши опасной бритвой, был вполне нормальным подростком, а в мемуарах преподавателей лицея, где пару раз упоминается юный Сашенька Пушкин (опять же, никаких высокомерных уподоблений) не обнаруживается особых признаков будущей гениальности. Нет, детское одиночество - это просто карта, которую мы вытягиваем наугад из небесной колоды, и вспоминаю я о нем - просто так, потому что другого детства у меня не было и, скорее всего, уже не будет. Добавлю только, что рассуждения о звездах, морском песке и иных подобных предметах, моя отрада в томительные часы перед сном на пружинистом диване у подвального окошка, не избавляли меня от подростковых страданий, даже напротив, усугубляли их чрезмерно. Надо ли объяснять, что и в двенадцать лет голубоватый лед Патриарших прудов, в мелкую пыль рассекаемый фигурными коньками подруги, стоит решительно всех звезд на свете? Конечно, не один я был в классе занудой: Лена Соколова читала ничуть не меньше, а тщедушному Лерману тоже нередко устраивали пятый угол - и в какой-то момент он даже искал моей дружбы, с тайной целью создать братство угнетаемых. Я не согласился, и более того - сам начал не то что заискивать перед классными коноводами, но во всяком случае пытаться доказать им, что и в Татаринове может отыскаться известная польза. Низко, но объяснимо: и не в те ли отдаленные годы родился во мне проклятый максимализм, вечная жажда получить все или ничего?

Сами эти понятия - все и ничего - определялись по незрелому детскому разумению, однако вряд ли я с тех пор стал преследовать цели более истинные - а с другой стороны, что есть истина, как говаривал один высокопоставленный римский чиновник на исходе своей долгой и утомительной командировки в жаркую страну носатых сборщиков налогов, непривлекательных девиц легкого поведения и дурно обтесанного мрамора варварских храмов.