Макар Троичанин - И никаких ХУ!

- 2 –

Самое неприятное, что после пьяного веселья приходит мерзкое утреннее похмелье, когда до того противен себе, что впору застрелиться из пальца. Викентий Алексеевич собрался с силами и хотел натянуть одеяло на голову, но оно почему-то оказалось под ним, а он лежал одетым поверх, чего никогда раньше не случалось. Собрав ещё больше оставшихся усилий, он попытался сесть и не смог, изнеможённо рухнув на спину. Голова кружилась, в глазах маячили светлые искры, предвестники зелёных чёртиков. «Допился» - с горечью подумал он, вынужденный умирать в одиночестве. Во рту – хуже, чем в давно не мытом унитазе, темечко, распираемое изнутри, отчётливо чувствовалось отставшим от черепа, словно крышка на переполненном отбросами мусорном ведре, в глазах – муть серая, в ушах – звон и гул как в доменном цеху, в костях – ломота как после уборки картошки в поле. Захотелось наглухо запаковаться одеялом и не видеть ничего и никого, особенно тех, с кем вчера радовался жизни, преломлённой алкогольными парами, кому изъяснялся в любви и преданности, что-то наболтал непотребное и на себя, и на других, кто видел тебя таким, каким непозволительно и жене, прости господи! Взглянул на часы – ого! – уже девять! В это время все уважаемые и дисциплинированные садятся завтракать. При одном только воспоминании о еде к горлу подступил спазм тошноты, и волей-неволей пришлось подняться, чтобы не обфонтаниться в кровати. Шатаясь и натыкаясь на поставленную не на месте мебель, хватаясь за стены и косяки, он с трудом попал в сортир, брякнулся перед унитазом на колени и, чуть не утопив морду, с рёвом и слезами освободился от не успевших переработаться бутербродов, докторской и огурцов. Потом ещё долго с трубными звуками выдавливал слизь и, почувствовав явное облегчение, поднялся на дрожащие ноги и к первому облегчению добавил второе – долго и с наслаждением писал, держась одной рукой за стену. Жизнь возвращалась! Чтобы удовольствоваться полностью, осталось чем-нибудь помыть пасть и горлό и залить воспалённый желудок. Ничего, кроме старого чая-третьяка не нашлось. Он с жадностью выпил сначала всю заварку прямо из горлышка, а вслед и весь холодный кипяток из чайника – видела бы неудавшаяся жена! – и, глубоко вздохнув, почувствовал, что теперь сможет передвигаться сам, без катафалка. Глядишь, прогуляется спортивным шагом до института и будет как огурчик. Лучше бы не вспоминал о мерзком овоще! Его опять потянуло на рвоту, но он мужественно сдержался и выбрался, наконец, на улицу. Солнце палило уже нещадно, и пришлось сощуриться как сурку, выбравшемуся из норы. Сновали, невесть куда и зачем, многочисленные прохожие, хотя рабочий день начался давно. Он вздохнул осуждающе и… поплёлся на автобус, решив начать новую жизнь снова с ближайшего понедельника.

В полупустом автобусе, редко засиженном опоздавшими, отлынивающими и просто лодырями, он занял свободное место и независимо отвернулся к окну, чтобы его не опознали и не причислили к одной из категорий.

- Да… - бубнил впереди сидящий мужик с лицом как такыр, изборождённым мелкими беспорядочными морщинами, - гульнули вчера вдрызг-вразбрызг. Собрались в конце дня всей кодлой и дали шороху – не помню, как на хате оказался.

- А чё пили-то? – заинтересовался сосед, плотоядно облизывая пересохшие от зависти губы.

- Да всё, - небрежно ответил морщинистый, - водочка-сучок, конечно, была от пуза, портвейн – вино плодово-выгодное, пивцо бочковое мочегонное в канистре – пей, не хочу…

Живо представив себе весь привлекательный набор обалдения и виртуально вдохнув букет одуряющих запахов, Викентий Алексеевич поспешил перебраться на дальнее сиденье в пару к мужчине в очках в тонкой золотистой оправе и в костюме с галстуком, сел и затих, отвернувшись от соседа и стараясь не выдыхать, чтобы не обнаружилось улики.

- Простите, - раздался тихий голос с вежливым покашливанием. – Не подскажете, который час? – Викентий Алексеевич повернулся к очкарику и сразу увидел, что серый костюм на нём – не первой свежести, а на полосатом галстуке – разводья выразительных пятен.

- Половина десятого, - брезгливо буркнул он, посмотрев на часы.

- Спасибо, - поблагодарил мятый сосед в пятнах и, помолчав, сообщил: - Здесь, на следующей остановке, есть приличная забегаловка, где дают с девяти, не желаете составить компанию по маленькой?

Викентия Алексеевича аж передёрнуло от благородного предложения.

- Нет, нет, - решительно отказался он от лафы, - я не пью, - вызвав признанием ядовитую улыбку у соседа. – Простите, здесь солнце прямо в глаза, я пересяду, - и отсел от вежливого алкаша на другую сторону к дремавшей молодой женщине с небрежно собранными в конский хвост волосами.