Ю. Б.Речь ведь даже шла о том, чтобы Александр Исаевич стал президентом России?
Н. С.Когда мы ехали из Владивостока до Москвы, об этом говорили многие, но это, конечно, утопия. Во-первых, никто никогда такого бы не допустил. Уже тогда это в России решали те, кто воротил деньгами и ставил себе угодных, как и всюду в мире. В этом смысле за Александром Исаевичем никого бы не было. А во-вторых, существовал закон, по которому человек, избирающийся в президенты, должен жить в России подряд в течении десяти лет. И потом вы не учитываете возраст. Солженицын вернулся на Родину далеко не молодым человеком. Интересно другое. Александр Исаевич написал ведь очень серьёзную работу — «Как нам обустроить Россию?».
Ю. Б.Я её читал…
Н. С.Конечно. Но вы наверняка читали тогда, когда она вышла. Однако если бы вы её перечитали сейчас, вы бы увидели, что в ней не только наперёд описано всё то, что произошло со страной на наших глазах. Там есть и вторая часть, где даётся чёткая модель строения государства, как Солженицын его себе представлял. В это и сейчас ещё не поздно вникнуть, но никто этого не делает — я уж не говорю о том, чтобы попытаться взять на вооружение. Так что, скажите: что возглавлять-то, если люди не разделяют твоих взглядов? «Это не важно, главное — политическая борьба, главное — сегодня взять власть!», — вот их фанатичная цель. Ну, возьмёте вы власть. А что будете делать на следующий день? Об этом никто не хочет думать. А Александр Исаевич много потратил на это усилий и времени.
Ю. Б.Ещё находясь в СССР, во время своего 50-летия, Солженицын отвечал всем, поздравлявшим его: «Моя единственная мечта — оказаться достойным надежд читающей России». Я знаю, что он не любил давать интервью. Потому что в «книгах всё написано!» Но парадокс — в другом: достойна ли Россия, читающая ныне донцовых и марининых, произведений Солженицына?
Н. С.То, что сегодня Россия читает донцовых и марининых, вполне закономерно. Весь мир читает донцовых и марининых. Если есть свобода и можно выбирать, большинство, как это, может быть, ни прискорбно, делает свой выбор в их пользу.
Ю. Б.Но, согласитесь, до некоторых пор такого «Жёлтого колеса» в России не было?
Н. С.Да, оно покатилось по стране на наших глазах. Но, во-первых, большевики не давали выбора. С одной стороны, не публиковали ничего «жёлтого». С другой — была неплохая фантастика, наша и зарубежная. Большевики следили, чтобы западную фантастику переводили хорошую. И был сплошной Василий Ажаев с его сочинением «Далеко от Москвы» — невозможной псевдопатриотической жвачкой, читая которую, все понимали, что это полная мура. И поэтому, когда появлялась какая-то правда (не только из-под пера Солженицына), опубликованная или нет, конечно, это был как глоток свежего воздуха, и люди с жадностью его ловили. Но мы ведь с вами не знаем (никто такой статистики не вёл), какой процент населения читал этот самый самиздат? Вот читали Солженицына, но не читали Маринину, потому что её не было как таковой.
Ю. Б.Зато теперь «Жёлтое колесо» прокатилось по мозгам «дорогих россиян» с такой одурью, что своим ободом изрядно выпрямило их извилины. Да так, что стало видно: Солженицын ещё сильно не прочитан.
Н. С.Конечно, не прочитан. И не только он. Даже — Булгаков, за произведениями которого, казалось бы, охотились. Кто в конце 80-х Булгакова прочёл, тот и прочёл. А сейчас уже не читают. Но такая ситуация — почти во всём мире. В Америке тоже поглощают литературу «из супермаркетов». Если усреднённому человеку дать выбор, он не будет себя утруждать. А читать Солженицына не так легко. Это — душевный труд.
Ю. Б.Мне кажется, одна из причин, почему «читающая Россия» не оправдывает надежд Александра Исаевича, — в том, что он говорит с ней тем ярким, старорусским языком, который сам когда-то в себе выработал. Он с этим языком и вернулся в Россию, а Россия уже говорила на другом языке — унифицированном, замусоренном иностранными словами. Вот, предположим, я знаю, что вам, Наталья Дмитриевна, приходится быть не только редактором, но и корректором книг Солженицына, потому что теперешние корректоры начинают «править» его язык. Допустим, в своих лагерных стихах он пишет: «Я обернусь к нему огрубнувшим лицом». Или у него есть глаголы «усовершить», «огоркнуть». Или, скажем, выступая в Госдуме, он употреблял слово «земство». И казался архаиком. Телеоператоры выхватывали физиономии депутатов — как снисходительно-скептически они ухмылялись. Не считаете ли вы, что Александр Исаевич нёс в себе одну Россию, а она расшиблась о другую — подменённую?
Читать дальше