Кристиан Крахт - Империя

Нервно пощипывая себя за бороду, Энгельхардт начинает жаловаться, что ни одна живая душа больше не желает работать на его плантациях: ленивые аборигены все разбежались по своим деревням; видимо, грубый вождь толаев распорядился, чтобы они теперь не служили белому господину — и это после всего, что он для них сделал, вот вам и человеческая благодарность; в итоге один только юный Макели остался при нем, но ведь Макели и не может вернуться в родную деревню: он стал настоящим немцем, он бегло говорит по-немецки, там же он никому не нужен, да и зачем ему туда… Он, между прочим, уже прочитал Макели вторую часть «Фауста», и рассказы Эдгара По, и потрясающий финал ибсеновских «Привидений»… Тут Энгельхардт вдруг принимается плакать, дрожит, под конец трясется всем телом. Макели не может сдержать ухмылки, прикрывает рот обеими руками. Слюттер замечает, что у юноши не хватает одного среднего и одного указательного пальца.

Капитан, который, находясь в этом помещении, ощущает смутную, но непосредственную угрозу, предлагает пойти посмотреть плантации; Энгельхардт сразу перестает плакать и восклицает, что это замечательная идея: пусть, мол, Макели и Слюттер идут вперед, полюбуются на природу, а сам он их вскоре догонит — ему надо прежде перекусить, он чувствует невероятную слабость… Слюттер и юный абориген выходят из дома под слепящий солнечный свет.

Энгельхардт, собственно, хотел бы раскрыться перед гостем, поделиться с ним всем, что успел осознать, действительно всем, — но теперь подходящий момент упущен. И он продолжает бормотать что-то самому себе, расхаживая по комнате: Ницше, мол, тоже в конце жизни, после того как в Турине у него помутился рассудок, поедал собственные экскременты; это и есть большой круг, лента Мёбиуса, огненное колесо, Калачакра — только Ницше из-за умопомрачения не продумал все до конца, да и не довелось ему столько лет терпеть непрерывный голод; тогда как Энгельхардт оказался среди злосчастных каннибалов, которым пришлось двигаться по ложному пути, удаляясь от своих природных корней, от богоданного инстинкта, опороченного болтовней миссионеров; на самом же деле все очень просто: не кокосовый орех является насущной пищей для человека, а сам человек является такой пищей. Первозданный человек золотого века питался другими людьми; а значит, и всякий, кто хочет уподобиться Богу, вернуться в Элизиум от самого себя, неизбежно становится вот кем: Godeater. Devourer of God. И Энгельхардт берет кокосовую скорлупу, в которой хранится его большой палец, аккуратно счищает с отрезанного пальца соль, вгрызается в него, расщепляя зубами кость…

Всклокоченные верхушки осиротевших пальм раскачиваются под тихом ветром. Райская птица, завидев приближающихся людей, скрывается в подлеске. Макели показывает Слюттеру места, где раньше собирали кокосовые орехи: теперь, дескать, этим никто не занимается… Очень жаль, но такова позиция, неколебимая психическая установка его соплеменников. Они просто все бросают, как есть, не чувствуя никакой ответственности, — как малые дети, которым наскучила очередная игрушка… Слюттер удивляется юному Макели, который стал немцем уже до такой степени, что рассуждает о своей расе, применяя слова, которые мог бы употребить колониальный чиновник. — Вот и кокосы, это ведь ими Энгельхардт питался все время? И больше ничем? А сам молодой человек — тоже?

Макели пристыженно улыбается. Бородатый приезжий в форме и с пистолетом — видно, что не плохой человек, не чудовище (каким изобразил человека вообще в своей книге «Левиафан» этот Гоббс); но он все-таки чужак, а всякий чужак представляет собой опасность. Музыканта он, Макели, сумел прогнать, на что потребовался целый год; в случае с этим белым он так долго ждать не намерен.

Слюттер подходит к пальме, задумчиво дотрагивается до ее ствола и смотрит в сторону моря. Он издали видит, как к ним приближается Энгельхардт… Слюттер и Макели должны пойти с ним, он им покажет в джунглях кое-что интересное, сразу говорит Энгельхардт и взмахом руки показывает на девственный лес, на просеку. Все трое идут туда, Энгельхардт напевает бодрую мелодию, пританцовывая впереди (его исхудавшие ягодицы, напоминающие блины, раскачиваются); наконец они добираются до места, которое, похоже, и имелось в виду: Энгельхардт говорит Слюттеру, чтобы тот спокойно шел дальше, а сам сворачивает с тропинки влево. Макели пропускает капитана вперед и начинает хихикать, никак не может остановиться.