Пол Теру - Коулун Тонг

— Мистер Чак — продолжала она, безостановочно подчеркивая клички лошадей, не поднимая головы. — Бедный старик Геннерс. Может, и верно говорится «Живешь — ни в грош ни ценят; помрешь — враз хватятся», но если б мистер Чак не протянул ноги, светил бы нам сейчас миллион гиней? Было бы у нас «все чудесно, чего и вам желаем»? Вряд ли.

И вновь слово «миллион» в ее устах придало ей нелепый гаерский вид; ляпсус еще почище всех ее избитых пословиц и простонародных выражений. Словом «миллион», а тем паче «миллион гиней» — те, кто его употребляет, выдают себя с головой. От банкиров его услышишь редко, зато пассажиры жестких скамеек на верхнем ярусе трамваев, зажимающие в кулак, чтобы не потерять, билеты за тридцать центов, бормочут «миллион» не переставая.

— Красота, — продолжала она. — Вот что, Чеп, выпей-ка чашечку чаю и ешь овсянку, пока не остыла. Ван!

Явился Ван, по своему обыкновению ступая боком и сутулясь. Нервно улыбаясь, спросил:

— Мисси?

— Хозяин хочет овсянки. И принеси еще горячей воды — подлита в чайник, будь уж так любезен.

Когда это Чеп сделался хозяином?

Чеп остался стоять. Сказал:

— Да я уже ухожу.

Все его мысли были заняты Мэйпин: он почти видел, как она слегка склоняет набок свою маленькую головку, чтобы лучше расслышать его стук или звонок телефона.

Мать не сдавалась — она выпятила челюсть, заиграла желваками. Лицо у нее было бледное от природы, мясистое — в минуты покоя ни дать ни взять пудинг; но неудовольствие она умела изобразить отменно, выучившись этому искусству у разных премьер-министров Великобритании двадцатого века, которых Чеп знал по фотографиям. Его мать умела смотреть ледяным взглядом Тэтчер, надувать губы на манер Гарольда Вильсона, лихо, как Джим Каллахан, вскидывать подбородок. А ее нос — крючковатый, розовый — был точь-в-точь нос Эдварда Хита. Теперь, с выдвинутой вперед нижней губой, с вздрагивающими желваками, она была Черчиллем, и Чеп знал: это означает запрет.

— Но мне нужно заскочить на фабрику.

Мать все с той же выпяченной губой сказала:

— И думать не смей, зайчик мой.

— Мама, — просительно, почти жалостно протянул он.

— Сегодня скачки.

— На дороге — сплошная пробка, до самой Ша Тинь!

— А «Счастливая долина»? Возьмем такси. Как в старые времена.

— Первый заезд в полтретьего, — вступил Чеп в переговоры. — Сто раз успею вернуться с фабрики.

— Садись, Чеп, и ешь завтрак, — ответила она, вновь уткнувшись в программу скачек. — Через час придет Монти.

— Он-то чего от нас хочет?!

С деланной неохотой, словно Чеп заставлял ее отвечать насильно, она подняла лицо и подарила ему исполненную презрения улыбку.

— Он-то чего от нас хочет?! — повторила она, передразнивая. (А Чеп подумал: если у нас с Мэйпин когда-нибудь будет ребенок, я никогда не буду ни насмехаться над ним, ни передразнивать его слова.) — Он хочет нам помочь. Он хочет обсудить продажу фабрики. Хочет довести до конца дело с Хуном. Неужели сам не понимаешь? Мы его клиенты, вот он нас и курирует.

«Курирует», значит. Еще одно слово, которого он в жизни не думал услышать от матери; Чеп удовлетворенно отметил про себя, что, произнеся «курирует», она расписалась в своем полном идиотизме.

— Хун — подонок, — сказал Чеп. — Хуже подонка.

— Он покупает. Мы продаем. Деньги он выкладывает на бочку. Остальное не важно. И ты еще называешь себя бизнесменом?

Какая мудрая коммерческая прагматичность для женщины, которая всю жизнь вязала свитера, платила букмекерам, да еще учила повара-китайца печь овсяные лепешки, правильно обрезать горбушки для сандвичей с селедочным маслом и выкраивать лишний бутерброд, опуская кончик батона в масленку.

— И много ли ты знаешь о Хуне?

— Ровно столько, сколько хочу знать. Хватит, завтракай давай.

Глотая овсянку, Чеп нервно репетировал грядущую поездку в Коулун Тонг. Если он поедет прямо сейчас, утром, что утешительного он скажет Мэйпин? Ничего. Там она в полной безопасности — и сама это сознает, кроме того, для швеи с ее стажем фабрика вообще второй дом. Надо действовать, надо ее увозить. Теперь Чеп почти перестал страшиться, что она пойдет в полицию и обвинит мистера Хуна в убийстве А Фу. Мэйпин слишком уж напугана; также она понимает, что исчезновение подруги, конечно, трагедия, но взамен у нее появился он, Чеп. Мало того, появилось будущее.

В одиннадцать приехал Монти: извинился за опоздание, похвалил вид из окон, сказал то, что при виде пожарной части говорили почти все: «Если что загорится, вам бояться нечего — под самым-то носом у пожарных». Но эта картина: Монти, расстегивающий портфель не в помещении своей конторы в Хатчинсон-хаусе, а в гостиной Альбион-коттеджа, — как-то усугубляла ощущение, что продажа «Империал стичинг» Хуну — дело темное, противозаконное, левое. Если у матери Чепа прорезалась претенциозно-наивная деловая хватка и усилилась страсть к скачкам, в Монти проглянуло что-то зловещее, коварное. А всему виной — тлетворное влияние Хуна.