Татьяна Брукс - Душа

— Почему же она у вас болит, Ван Ваныч? За Ниной Сергеевной скучаете?

— За ней родимой…

— А чего ж не женились? Ведь ещё совсем молодым были?

— Так нет больше такой, как моя Ниночка. Все какие-то… даже не знаю… Вроде и люди хорошие, а она не принимает…

— Кто не принимает?

— Так душа… Давай… ещё по одной, кхе-кхе…

Богдан налил.

— Давайте за раскрытие дел выпьем. Я хотел спасибо вам сказать. Что научили…

— А чего за них пить-то… Дела они были, есть и будут… Работа у нас с тобой такая — дела раскрывать. И чему это я там тебя научил? Кхе-кхе-кхе… Сам грамотный, кого хошь научишь. Но если хошь, давай за справедливость выпьем. Чтоб преступники — в тюрьме, а хорошие люди — на воле, и все счастливые.

Котило пристально посмотрел на молодого человека.

Богдан улыбнулся. Скро-о-омничает старик.

— А третью за любовь положено пить, — налил он по третьей. Выпили за любовь.

— Всё, черпак — норма.

Иван Иванович с удовольствием, не то что полчаса назад, стал нажимать на макароны.

— А у самого-то чего душка ноет, а? С зазнобой поссорился?

— Да нет, Ван Ваныч, не поссорился… Но как-то всё… не так, как думалось. А вы как с Ниной Сергеевной познакомились? Сразу поженились?

— Кхе-кхе… сразу. На третий день и поженились.

— Как на третий день?

— Так, на третий. Не забывай, где мы работаем… Меня тогда, как и тебя, послали в забытое богом селение Краснокутск, преступления раскрывать. Я опером был. Молодой ещё. Зелёный. Мне тогда всего двадцать было… в двадцать третьем году-то. Ниночка к родителям на побывку приехала из Сум. Она там медсестрой в госпитале работала.

Котило доел макароны. Отломил кусочек хлеба и провёл несколько раз по тарелке. Богдан давно по-молодецки справился с ужином. Собрал тарелки со стола, поставил чайник на плиту.

— Ну, а дальше? Дальше-то что, Иван Иваныч?

— А дальше… — глаза старого следока наполнились мечтательным светом, — я, как увидел её… Мимо двора их проходил, а она за забором во дворе стояла. Гордый, даже дерзкий взгляд совсем не сочетался с её бледной кожей и худенькой, словно мальчишеской фигурой. Но я сразу понял: «Пропал ты, Ивашка..!» Кхе-кхе-кхе… — не то засмеялся, не то закашлял Котило.

Богдан разлил по чашкам ароматный, крепко заваренный цейлонский напиток и высыпал в тарелку печенье «К чаю», которое тоже прихватил в магазине.

Иван Иванович продолжал: «Я на следующее утро прямо к родителям её и явился. «Люблю, — говорю, — сил нет».

— Ну, так женись, коль любишь, — батько её очень строгий был. Партийный работник.

— Так, это, — говорю, — Нину спросить бы, может, она не захочет за меня выходить.

— А чего её спрашивать. Батько прикажет, выйдет, куда денется. Знаю, что ты у нас следователем работаешь. Зарплата хорошая? Содержать семью сможешь? Или ты нам на шею?

— На шее никогда ни у кого не сидел и сидеть не собираюсь. Зарплата нормальная. На семью хватит. И жильё, — говорю, — имеется. Да только не хочу, чтобы Нина за меня замуж выходила потому, что «батько приказал». Хочу, чтобы по любви.

— По любви-и-и-и… Вона как… Нинка-а-а!

Ниночка вошла в комнату, и я сразу понял: она всё слышала. Весь наш разговор.

— Да, пап. Вы что хотели? (Она называла родителей на «вы».)

— Ну, спрашивай, — обратился хозяин дома ко мне.

— А у меня, понимаешь, Богдаш, во рту пересохло, — Котило, отхлебнул чаю, словно у него точно так же пересохло во рту, как и тогда, в двадцать третьем, — язык к нёбу прилип… Бандитов ловил, стреляли в меня, даже ранен был несколько раз, но никогда не было так страшно.

Старый опер опять засмеялся, кашляя. Откусил печенье, запил его чаем…

— Хорош чаёк!

Богдан смотрел на старика, не отрывая глаз. Это был совершенно другой человек, чем тот, которого он знал по работе. Молодой человек поймал себя на мысли, что он хотел бы, чтобы этот пожилой мужчина был его отцом. Его отец никогда не рассказывал, как он встретил маму, как он был в неё влюблён, как женился, как они жили. Интересно, почему? Почему он никогда не вёл душевных разговоров с сыном?

— А Нина Сергеевна? Что она сказала?

— Нина? Кхе-кхе-кхе… Я таки выдавил из себя что-то типа: «Выходите за меня замуж, Ниночка…»

А она посмотрела на меня так ласково, что у меня аж внизу там, ну, ты знаешь, всё зашевелилось.

— Давно, — говорит, — жду, когда же ты осмелишься… — засмеялась, так светло и радостно, и сказала просто: — Я выйду за тебя замуж, Ваня. И буду тебе хорошей женой.

Вот. Через два дня нас и расписали в сельсовете, и Ниночка переехала ко мне. Комната у меня была небольшая, но нам двоим хватало. Из больницы в Сумах она рассчиталась и устроилась с медсестрой в нашем Краснокутском медпункте… Вот с тех пор везде за мной следовала… Все сорок пять лет…