Татьяна Брукс - Душа

— У тебя серьезная травма позвоночника. Поэтому ты не чувствуешь своих ног. Мы сделали всё, что могли на настоящий момент. Теперь все будет зависеть от тебя самой и от времени. Придётся много трудиться. Я вообще удивляюсь, что ты осталась жива. Тебя спасли ветки деревьев, которые притормозили падение, и недавно вскопанная клумба. Если бы ты упала на асфальт… вряд ли тогда тебе кто-то сумел помочь. Учти на будущее, когда решить свести счёты с жизнью, — не без сарказма закончил Коваленко.

— Лучше бы так… Теперь мало того, что меня трахали четверо уродов, так я еще и калека, куда уж прекраснее… Живи, Надя! Как?! Как, я вас спрашиваю, жить!? Я слышала, такие, как я, не ходят! Никогда!

Константин Николаевич проигнорировал непочтительные слова девушки, справедливо оценивая ситуацию, в которой она оказалась.

— Но если ты слышала об этом, то должна была бы слышать и о Маресьеве, который летал на самолёте вообще без ног, и о других людях, с которыми судьба обошлась ещё более жестоко, чем с тобой, и которые не упали духом, а нашли в себе силы жить, творить и быть счастливыми. Труд, дорогая моя. Труд и вера в себя поставят тебя на ноги.

— Да? Хорошо вам говорить. У тех людей, может, родственники были, которые их любили, друзья. А мне теперь даже жить негде. Я не могу возвратиться домой, они не хотят выносить за мной горшки.

— Во-первых, мы еще не выписываем тебя из больницы. Ты будешь у нас еще, как минимум, пару месяцев. Потом я хотел порекомендовать тебе поехать в санаторий. Но перед санаторием на два-три месяца тебе надо будет вернуться домой. А во-вторых, горшки за тобой выносить не придется. Ты сама их выносить будешь, — Константин Николаевич подмигнул Наде, — я поговорю с твоими родителями, а там, глядишь, может, и наладится всё.

— Не надо.

— Что не надо?

— Не надо с ними говорить… Я сама.

— Гордая ты девочка. Трудно тебе придется. Но, возможно, именно гордость и поможет тебе выжить. Да, кстати, гинекологи тоже хорошо поработали с тобой. Так что всё у тебя будет хорошо. Ты встретишь свою любовь и родишь ему троих очаровательных карапузов…

— Правда? Почему троих? — Надя посмотрела на врача глазами, полными недоверия и надежды одновременно.

— Правда, и обязательно троих, — улыбнулся он и пожал ей руку.

— Спасибо вам, Константин Николаевич.

— На здоровье.

«Эскулап» взялся за ручки коляски и сам покатил Надю в палату.

Сначала Надя поверила доктору. Она мужественно боролась со своим плохим настроением и отдалась лечению со всем энтузиазмом, на который была способна. Ежедневные уколы, процедуры, лечебная гимнастика стали входить в привычку. Результата усилий пока не наблюдалось, и девушка опять стала «гаснуть». Знакомств в больнице она больше не заводила, памятуя, к чему привела её предыдущая больничная дружба. Бабушка, а иногда и дед проведывали её два-три раза в неделю. Они, казалось, смирились с положением дел и даже стали жалеть внучку. Больше в больницу не приходил никто.

Через два месяца после разговора с врачом Надю выписали домой. Вернувшись в квартиру, где она провела счастливое безоблачное, как ей теперь казалось, детство, девушка сникла совсем. На улицу, чтобы не шокировать соседей, ей выходить, вернее, выезжать, запретили. Да и физически это было совершенно невозможно сделать. Пандуса в подъезде не предусмотрели, а скатывать коляску по ступеням с третьего этажа старикам просто не под силу. Конечно, всегда можно найти решение. Ведь, как известно, если хочешь что-то сделать, то ищешь пути, как это сделать, не хочешь — причины, чтобы не делать.

Так девочка стала пленницей «своей» комнаты, которую ей выделили, и осталась там наедине со своими мыслями. Добрый доктор Константин Николаевич оказался прав. Горшки за ней никому выносить не пришлось. Надя научилась сама справляться со своими природными надобностями. Она, ловко подтягиваясь на руках, могла сама пересадить себя с инвалидного кресла на кровать, на стул или на унитаз. Старики заходили в её комнату все реже: им было больно и неприятно видеть прикованную к креслу внучку с постоянно красными от слез глазами. Сначала Надя со всей ответственностью взялась за выполнение ежедневных физических упражнений. Следила за чистотой в комнате и «заставляла» себя не унывать, как советовал ей доктор Константин Николаевич. Позже, не наблюдая никаких улучшений своего физического состояния, переключилась на чтение книг. Все равно каких, лишь бы не думать о Тамаре, тех четырёх уродах и своих неподвижных ногах. В комнате появились кучи нестиранной одежды, стопки разбросанных книг и грязные тарелки с остатками еды. Родственники все реже и реже заходили в её комнату, она все реже и реже выходила из нее.