Татьяна Брукс - Душа

— Горяча, — скупая улыбка уголками губ.

— А я удивляюсь тому, что ты до сих пор в сосульку не превратилась, — и рассмеялась лукаво, — помнишь, кто я?

— Не забывай, кто я!

— Да, да, не злись. Мы вечно будем вместе.

— Как день и ночь.

— Как «да» и «нет».

— Как добро и зло.

— Богдаш, ты бы позвонил Наде-то, — бабушка Анна Павловна уже который год время от времени уговаривала внука связаться с девушкой, — пригласил бы её погостить у нас.

— Она не захочет.

— Это почему же?

— Бабуль, я её знаешь, как обидел? Я её предал, понимаешь?! Она ненавидит меня и видеть не хочет.

— С чего это ты взял?

— Ни с чего. Знаю и всё.

— Дурья твоя башка. Вот вроде и внук ты мне, а никак в толк не возьму, в кого такой глупый? Столько времени прошло. Может, она простила тебя давно. Ждёт не дождётся, когда ты позвонишь?

— Да что вы все заладили: свяжись да свяжись. И ты, и Костик, и Таня. И даже Сашка, молекула мелкая, что он понимает ещё, а туда же. Я бы и сам её на пушечный выстрел не подпустил, если бы она меня так.

— А ты по себе других не меряй, — Анна Павловна окинула внука холодным взглядом, — разные люди-то, понимаешь! Мыслят по-разному, разговаривают, даже выглядят по-разному. Ты её спрашивал?

— Нет, не спрашивал.

— Так спроси. Ты никогда этого не узнаешь, если не спросишь, — тон голоса вернулся в прежнее теплое звучание.

— Ба, не терзай душу, а?

Богдан быстро шёл на поправку. Этому способствовало всё: и домашнее окружение, и знакомый с детских лет запах пирожков с капустой и творогом, от которого всё время чувствуешь себя голодным, даже если сыт, и медикаментозное лечение, которое всё-таки приписали ему после получасового громкого спора Кости с Таней, и физические упражнения, которые назначил себе сам Богдан и выполнял, как лекарство принимал, по три раза в день до еды.

Однажды Богдана пришёл проведать его отец — вечно хмурый и закрытый для общения увядающий мужчина в неопрятном костюме и поношенных туфлях. Нарядившись в единственный парадно-выходной костюм времён женитьбы, который болтался на нём, как на вешалке, Юрий Доля выглядел старым и каким-то потухшим. Он не был весел, не старался поддержать Богдана или уговорить его помириться с Надей. Он был никакой. Выполнял долг отца — проведал больного сына и, как положено в таких случаях, принёс ему витамины — три мандарина, пару яблок и банку сока в авоське с большими ромбовидной формы дырками, через которые всё время норовили вывалиться небольшие оранжевые шарики. Он время от времени машинально засовывал их назад худыми пальцами с неопрятными ногтями. Поставив авоську на журнальный стол, что стоял в комнате сына, облегченно вздохнул. Посидев на стуле минут пятнадцать, поговорив ни о чём, пожелав сыну выздоравливать, опять вздохнул и тихо, как будто крадучись, вышел, унося в той же авоське с десяток свежих ароматных пирожков. Юрий Доля не стремился общаться с сыном. И не потому, что у него появилась женщина или новая семья. Нет. Семья, которую он попытался создать после того, как прошёл год с момента исчезновения Оли, мамы Богданчика, рассосалась так же быстро, как и появилась. С тех пор он жил один. Создавалось впечатление, что это не человек, а робот. Ходил на работу, выполнял общественные поручения и другие обязанности, но Богдан ни разу за всё время, сколько его помнил, не видел улыбки на его лице. Он даже с уверенностью не мог бы сказать, какого цвета у отца глаза, потому как они всё время смотрели в пол.

— Бабуль, а какая была моя мама? — поинтересовался Богдан, проводив своего грустного родственника.

— Она была очень красивая. У неё были волосы… Знаешь, какие у неё были волосы? Вот по сюда, — Анна Павловна провела ребром ладони по середине своих ягодиц. — И глаза такие тёмно-карие, как у тебя. А волосы — русые. Представляешь? Волосы русые, а глаза темно-карие…

Анна Павловна отвернулась и приложила кухонное полотенце к глазам. Она держала его в руках, выйдя к внуку из кухни. Потом, заткнув его за пояс фартука, взяла с полки толстый альбом с фотографиями. Как только Анна Павловна попыталась открыть альбом, фотографии веером вывалились из него на пол. Богдан стал подбирать их. Пристально вглядываясь в одну из них, внук спросил:

— Это мама?

— Да. Тут ей как раз двадцать один год. Она тобой беременна.

С черно-белой фотографии смотрела худенькая молодая женщина с аккуратным кругленьким животиком. Глаза её излучали счастье и веселье. В руке, поднятой вверх, небольшой букет ромашек. Похоже, что она машет им кому-то.