Нова Рен Сума - Стены вокруг нас

На земле лежит браслет. Слишком приметный, чтобы остаться здесь. Возможно, золотой, но как раз золото для нас больше не имеет цены. Никто не успевает проронить ни слова, как Полли – сильная Полли – нагибается и швыряет его подальше. Браслет свистит у нас над головами и где-то падает.

Мы позабыли о парне. Тот куда-то испарился. Наша ярость изливается на виновную. Только она может видеть нас. И мы не сводим с нее глаз. Нам знаком тот свет, что идет от нее, – мерцающий, кроваво-красный, выдающий вину; так сестра всегда узнает сестру, пусть они и не виделись долгие годы.

Тело катится в яму. Худое, невысокое, с длинными ногами – она, наверно, почти ничего не весит, кости из хлопка и воздуха. Но грохочут кости будь здоров! Будто тарелки при мытье. А мы-то думали, что балерины – грациозные создания.

Свет от нее становится ярче, буквально режет глаза. Вне всякого сомнения, она одна из нас.

Сползаю к ней в яму. Миссисипи протягивает руку, чтобы помочь.

Укладываю ее голову себе на колени, разглаживаю рассыпавшиеся по плечам волосы – все шпильки выпали от удара лопатой. На затылке – рубленая рана. Накрываю ее ладонью. Теплая, пульсирующая плоть. Я будто чувствую ее боль. Скольжу пальцами по лицу. Руки у меня все в крови. У нее на щеках остаются липкие мазки. Мне нужно изучить ее, как я изучила сперва Дамур Вайатт, потом Орианну Сперлинг.

Остальные не вмешиваются, оставили ее мне.

Тело содрогается, она хватает ртом воздух. Скоро все кончится. Она потеряла много крови.

– Ори! – Это ее последнее слово.

Она все еще думает, что я ее подруга. Нет, подругами мы никогда не станем. Но теперь мы одна семья.

– Я не Ори. Хотя скоро мы познакомимся.

Вдалеке завыли сирены. Мы понимаем, что круг замкнулся. Все произошло снова. Это наш последний день, и сюда едет полиция вместе со «Скорой».

Все сначала.

Толпа людей в столовой, через них плохо видно, мы сбиты с толку, обескуражены. Мы призываем друг друга замолчать, но лишь усиливаем шум. Мы снова кричим, воем, мечемся в панике – как всегда. Всякий раз возвращаясь в тот день, мы переживаем все заново и забываем об этом. Потому что нам хочется забыть.

Нас снова пересчитывают. У начальника тюрьмы в руках длинный список с именами. Подплываю к нему, смотрю из-за плеча. В списке есть имя Ори, но саму ее разыскать будет трудно. Я не знаю, где она сейчас.

Мы слышим, как они считают. Мы смотрим на них сверху из-под потолка. Вот насчитали тридцать. Тридцать одна, тридцать две, тридцать три.

Подбираются к сорока – как долго они считают, мы сгораем от нетерпения. Вот наконец сорок одна…

Они умолкают. Они не видят ее, но я вижу. Узнаю по ленточке на ноге. Они не видят, что я на нее показываю. Они не слышат, что я кричу. Они глухи и слепы.

Сорок две! Смотрите же, вот она!

Наконец один из охранников поворачивает голову. Все, нашли. Собираются вокруг. Они растеряны, ведь на ней обычная одежда, и тело выглядит так, будто его выкопали из могилы.

– Кто это? – спрашивает охранник.

Другой называет по очереди имена из списка. Ни одно не подходит.

Они не заметили странно вывернутую сломанную ногу, не перевернули тело и не нашли рану на голове.

Но мы все знали – теперь она одна из нас. Мы потеряли сорок вторую, однако быстро восполнили потерю, так что никто ничего не заподозрил. Кажется, нас всегда было именно сорок две – столько вмещает эта тюрьма.

Тела укладывают в черные мешки. Издалека нам не видно, где чье; мы гадаем по выпавшей руке, по цвету волос. Мешки укладывают в синий автобус. Ему приходится сделать три ходки. Мы наблюдаем из окна, совсем как в те дни, когда к нам привозили новеньких.

Мы так тихи, так послушны. Нам больше не нужны наручники. Дверцу захлопывают, и автобус выезжает за ворота в последний раз.

Вайолет Дюмон (убийца двоих пятнадцатилетних девочек, лгунья и предательница, которая избежала суда и следствия, – мы сами осудили ее и приговорили) еще не знает всех наших правил. Она отказалась смотреть в окно.

Ей тяжело, как и многим из нас в первый день. Мы гадаем, сломается ли она ночью, спорим, делаем ставки. Я молчу. Нам с ней спать в одной камере. Не хочу, чтобы мне во сне выдавили глаза.

Наверное, в первую ночь после того как закроются замки, она будет кричать, бесноваться, затем привыкнет. Придется привыкнуть, ведь она наконец понесла наказание за то, что совершила.

А мы расскажем ей о вечности, которая нам уготована.