Овсей Фрейдзон - Теперь с тобою вместе я(с)

Туман начал рассеиваться в голове у Веры только тогда, когда она очутилась в салоне самолёта на своём пассажирском месте, находящемся возле окна. Боль тупыми молоточками била в виски, во рту было сухо, в глаза словно песку насыпали.

Вера судорожными движениями распустила на всю длину молнию лежащей на коленях, видавшей виды, вместительной дамской сумочки и попыталась отыскать в ней таблетки от головной боли. Под руки и на глаза попадало всё что хочешь, но только не анальгин. Она нервно перебирала содержимое переполненной всякой ерундой ёмкости и приходила к неутешительному выводу, что нужных ей сейчас, как воздух, таблеток в ней просто-напросто нет.

По проходу самолёта плотной вереницей двигались другие пассажиры, постепенно занимая все свободные места. Вот и возле ряда, где сидела Вера, остановились среднего возраста мужчина с женщиной и две девочки, примерно шестнадцати и десяти лет. После недолгих переговоров между собой, крепкого сложения мужчина втиснулся рядом с Верой. Крайнее кресло заняла его, по всей видимости, жена, а дети устроились на два свободных сиденья в соседнем ряду.

От соседа ужасно пахло похмельным перегаром. Веру передёрнуло от жуткого запаха, но она узнала в нём, к своей радости, недавнего пьяного гитариста, исполнявшего со слезами на глазах, скорей всего, песни собственного сочинения, вызывая у многочисленных слушателей, собравшихся вокруг него, бурю эмоций, выплёскиваемых порой в рыданиях вместо оваций.

Вера тоже находилась среди этих слушателей и тоже плакала в голос, и как тут было не плакать, когда душу разрывали пронзительные слова песен, близкие по содержанию всем отъезжающим на постоянное жительство в другую страну и ожидающим рейс Минск — Тель-Авив.

Мужчина поинтересовался у жены, где устроили его гитару, и до Веры вдруг дошло, что бард был незрячим.

В салоне самолёта, по мере того, как он заполнялся пассажирами, становилось жарко, и тяжёлый запах пота поплыл в воздухе, что вызывало у Веры дополнительные страдания из-за нарастающей с каждой секундой дикой мигрени.

Преодолев свою природную стеснительность, Вера обратилась к женщине, сидевшей от неё через сиденье:

— Прошу прощения, у Вас случайно не найдётся анальгина?

— Ох, девочка моя, у самой башка раскалывается, таблетки у меня есть, но чем мы их с тобой запьём?

— Вы знаете, я уже готова их жевать, потому что ещё пару минуточек, и я просто сойду с ума от ломоты в висках.

Послушав их разговор, вмешался мужчина:

— У меня есть жвачки, с ними ваши таблеточки легче проскочат, а скоро взлетим и, надеюсь, стюардессы не дадут нам умереть от жажды, пожалеют бедных несчастных евреев.

Жена шутливо хлопнула его по руке:

— Ну, давай свои резинки, авось помогут, а то мы с девочкой сейчас умом тронемся от невыносимой головной боли и от вони в самолёте. Кстати, Олежка, положи и ты себе на зубы эту мятную штучку. Правда, не обижайся, из твоего рта несёт, как от мусорного ведра.

Вера раскусила и проглотила сразу две таблетки тройчатки и, прикрыв глаза, откинулась головой на спинку сиденья. К этому времени все пассажиры рассредоточились по своим местам, пристегнули ремни и стали в нетерпеливом ожидании общаться между собой. По салону самолёта поплыл гул голосов, среди которых Вера расслышала говор на незнакомом языке. Это был не английский, — вероятней всего, иврит.

Где-то через три ряда сзади две женщины, не обращая внимания на других пассажиров, громко переговаривались, несмотря на то, что находились в непосредственной близости друг от друга. Они что-то выкрикивали и после этого гортанно смеялись, подавляя своим необузданным смехом все остальные голоса в салоне самолёта.

Жена барда на это с раздражением громко заметила:

— Дикарки какие-то, нет у них понятия, через что недавно прошли люди, сидящие вокруг.