Тони Моррисон - Самые синие глаза

— Полли, иди сюда! — снова крикнула девочка.

Возможно, это случилось из-за нервозности или неуклюжести Пеколы, но сковородка от ее прикосновения качнулась и упала на пол, повсюду разбрызгав ягоды черники. Большая часть сока облила ноги Пеколы и больно обожгла их; она вскрикнула и подпрыгнула как раз в тот момент, когда в кухню вошла миссис Бридлоу с плотно упакованной сумкой белья. Одним прыжком она оказалось рядом с Пеколой и ударом кулака сбила ее на пол. Пекола упала прямо в лужу сока, подвернув ногу. Миссис Бридлоу подхватила ее за руку, ударила снова, и гневным, сдержанным голосом произнесла, обращаясь к Пеколе прямо, и косвенно к нам:

— Мерзавка… такой пол, устроила тут бардак… только посмотри, что ты наделала… такую работу! Ну-ка вон отсюда… мерзавка… такой пол, такой пол, такая работа!

Ее слова были горячее и темнее, чем дымящиеся ягоды пирога, и мы в ужасе попятились.

Девочка в розовом расплакалась. Миссис Бридлоу повернулась к ней:

— Тихо, детка, тихо. Иди ко мне. Боже, ты только посмотри на платье. Ну не плачь. Полли наденет тебе новое.

Она подошла к раковине и смочила чистое полотенце. Через плечо она бросила слова, словно гнилые куски яблок:

— Забери белье и проваливай, чтобы мне можно было убраться.

Пекола взяла тяжелую сумку с мокрой одеждой, и мы быстро вышли на улицу. Пока Пекола укладывала сверток в тележку, мы слышали, как миссис Бридлоу успокаивает желтоволосую девочку в розовом.

— Кто они были, Полли?

— Не бойся, детка.

— Ты сделаешь еще пирог?

— Конечно сделаю.

— Кто они были, Полли?

— Тише. Не бойся, — шептала она, и нежность ее слов сливалась с закатом, сверкающим над озером.

ВОТМАМАМАМАОЧЕНЬХОРОШАЯМАМАПОИГРАЙСДЖЕЙНМАМАСМЕЕТСЯСМЕЙСЯМАМАСМЕЙСЯСМЕЙСЯСМ

Проще всего было найти причину неудач в ноге. Так она и поступила. Но если хочешь узнать правду о том, как умирают мечты, нельзя доверять словам мечтателя. Вполне возможно, что концом такого прекрасного начала явилась дырка в переднем зубе. Однако сама она предпочитала обвинять ногу. У ее родителей, живших в Алабаме на холме из красной глины, в семи милях от ближайшей дороги, было одиннадцать детей, она — девятая, и только глубокое равнодушие, с которым было встречено известие о том, что она проткнула ногу ржавым гвоздем, когда ей только исполнилось два года, спасло Полин Уильямс от небытия. Из-за раны нога ее скривилась, согнулась и волочилась по земле: она не хромала, что в конце концов изуродовало бы ей спину, а особым образом приподнимала ногу, будто вытаскивая ее из маленького водоворота, старавшегося затянуть в себя ступню. Это незначительное, по сути, увечье объясняло ей множество вещей, которые иначе остались бы за гранью понимания: например, почему у нее нет клички, как у других детей; почему никто не шутит и не рассказывает историй о разных забавных случаях, которые с ней происходили; почему никто не помнит, что она любит есть — ей не оставляли крылышка или шейки, ей не готовили горох в другой кастрюле, отдельно от риса, хотя она терпеть его не могла, — почему никто не дразнил ее, почему она нигде не чувствовала себя дома и никогда не ощущала, что принадлежит какому-то месту. Она считала, что причиной ее одиночества и ненужности была искалеченная нога. Замкнувшись в кругу семьи, ребенком она изобретала тихие, интимные игры. Больше всего ей нравилось распределять предметы: расставлять в ряд консервные банки на полках, раскладывать на крыльце персиковые косточки, палочки, камни, листья, и родственники не мешали ей этим заниматься. Если кто-нибудь случайно задевал эти ряды, то всегда останавливался и собирал их обратно, и она никогда не злилась, потому что могла потом снова их переложить. Когда она обнаруживала что-то, чего бывает много, то обязательно раскладывала это по размеру, по форме или по цвету. Она никогда бы не положила сосновую иголку рядом с листиком пушицы и ни за что не поставила бы рядом банку помидоров и банку с зеленым горошком. В течение всех четырех лет, пока она ходила в школу, ее восхищали цифры и приводили в уныние слова. Она пропускала уроки рисования, не зная, чего себя лишает.

Незадолго до начала Первой мировой войны от своих вернувшихся соседей и родственников Уильямсы узнали, что в другом месте им могло бы житься лучше. Группами, большими и не очень, смешиваясь с другими семьями, они двинулись в путь и за шесть месяцев и четыре перехода прибыли в Кентукки, где находились шахты и металлургические заводы.