Елена Грушковская - Ничейная земля

— Как — лежит? Где? Что случилось?

Я обрушивал на него все эти вопросы, хотя видно было, что он не в состоянии давать связные ответы. Взяв его за плечи, я сказал:

— Так, Антоша, успокойся. И всё по порядку, как было.

Он ещё немного отдышался.

— Я пришёл домой, — начал он.

— Так.

— А мама лежит…

— Ей плохо?

— Она… пельмени… пельмени…

— Что — пельмени?

— Пельмени стряпала… На полу лежит… на кухне… не шевелится… Я сначала к Мише… его нет дома… Батя на работе… я не знаю… туда к нему нельзя…

— Антоша, ты вызвал "скорую помощь"? — перебил я.

Он посмотрел на меня, побледнел ещё больше, хотя это казалось уже невозможным, и помотал головой.

— Это надо было сделать в первую очередь, а не бегать туда-сюда! — сказал я довольно резко.

Антон вздрогнул от моих слов, и я тут же раскаялся за этот тон. Погладив его по плечам, я сказал мягче:

— Антоша, я сейчас из учительской позвоню и вызову. Ты стой здесь и никуда не уходи!

Я пошёл в учительскую — так быстро, как мог. Дозвонившись, я наткнулся на очень дотошную женщину-диспетчера, которой нужно было всё знать в деталях, а не только адрес вызова.

— Человеку плохо там… Откуда я знаю, что с ним? Я не врач… иначе я бы вас не вызывал, а сам справился бы! — Я в сердцах сломал карандаш, лежавший на столе. — Женщина… Не знаю я точно её возраст! От тридцати пяти до сорока. Пока вы всё это расспрашиваете, она там, может быть… Климова Галина Фёдоровна. Нет, я не родственник! Я учитель… Какая вам вообще разница, кто я? Вышлите бригаду, вот и всё!

Мне ответили, что все бригады сейчас на вызовах, и придётся подождать. Как только ближайшая к этому адресу бригада освободится, она сразу же направится туда.

Я вернулся на крыльцо. Антон сидел на ступеньке и при моём появлении вскочил.

— Сейчас "скорая" приедет, — сказал я.

Я не мог оставить перепуганного Антона одного и пошёл с ним к нему домой. По дороге мы встретили Мишку: он выходил из магазина с банкой пива, на ходу делая глоток, а в другой руке у него была сумка с продуктами. Выглядел он, мягко говоря, не очень счастливым — иными словами, был мрачнее тучи. Антон сразу рванулся к нему через талые лужи, поскальзываясь на корке апрельского льда.

— Дядя Миша, где ты был? Я тебя искал!

— Да я только в магазин вышел, мой хороший, — ответил Мишка, приподнимая и показывая нам сумку, из которой торчала палка колбасы, круглый бок ржаного хлеба и пакет кефира. — А что такое?

Узнав, в чём дело, он присоединился к нам, и мы пошли втроём. По дороге он довольно быстро допил своё пиво и выбросил пустую банку, а когда мы вошли в дом, он поставил сумку с продуктами в угол и велел Антону сесть в комнате на диван. Мне показалось, что Антон немного успокоился: видимо, он надеялся на "скорую".

На кухню мы вошли с Мишкой вдвоём. Я невольно вздрогнул, увидев своими глазами то, о чём мне сбивчиво рассказывал Антон. Галина Фёдоровна лежала на полу у кухонного стола — в фартуке, с белыми от муки руками; на столе было тесто, миска с фаршем, а на посыпанном мукой противне сидело ровными рядками десятка два готовых пельменей. Один пельмень, наполовину слепленный, лежал на полу возле безжизненно откинутой руки Галины Фёдоровны — видимо, она не успела его доделать. Мишка подошёл, присел возле неё, окинул её взглядом и пощупал пульс на сонной артерии. Подняв лицо и посмотрев на меня, он тихо проговорил:

— Всё… Кранты.

— То есть? — похолодел я.

Мишка помолчал и сказал:

— Мёртвая. Видно, мгновенно её скрутило, и пикнуть не успела.

— Ты уверен? — пробормотал я.

Мишка выпрямился, мрачно усмехнулся, и от его взгляда у меня пробежали по спине ледяные мурашки. Он проговорил:

— Я видел смерть. И знаю её личину… — Вдруг он воскликнул: — Антоха! Тебе что было сказано?

Его взгляд был устремлён куда-то за моё плечо; я обернулся и увидел, что в дверях стоял бледный Антон и смотрел на мать широко раскрытыми, полными слёз глазами. Мишка схватил его на руки.

— Тебе что было сказано? — повторил он. — Сидеть в комнате. Кто тебе разрешил заходить?

Антон обвил руками его шею и мелко затрясся. Мишка вынес его из кухни, а я — что мне ещё оставалось? — поплёлся следом. Мишка опустил Антона на диван, присел рядом и с минуту удерживал его, не давая ему вскочить и броситься обратно на кухню.

— Тихо, тихо. Держись. Надо держаться.

Вскоре Антон перестал биться и уткнулся лицом Мишке в плечо. Поглаживая его по голове, Мишка смотрел на меня, а я почему-то думал: Мишка на правах друга мог и носить его на руках, и обнимать, тогда как я был учителем и должен был соблюдать некоторую дистанцию. Хотя могла ли быть об этом речь сейчас, в такую минуту? Я присел рядом, и Мишка отдал Антона в мои объятия.