Эдвард Форстер - Морис

Вскоре после своего открытия он отправился на ленч к мистеру Корнуоллису, декану.

Кроме него были приглашены также Чепмен и бакалавр искусств из Тринити-колледжа, родственник декана по имени Рисли. Рисли был темноволос, высок и манерен. Он размашисто и низко поклонился, когда его представили, а когда он заговорил, а болтал он без умолку, он использовал сильные и в то же время какие-то немужские превосходные степени. Чепмен, поймав взгляд Мориса, стал раздувать ноздри, приглашая приятеля осадить задаваку. Морис поразмыслил и решил подождать. Нежелание причинять боль кому бы то ни было становилось в нем все сильней. Кроме того, он не был уверен, что ненавидит Рисли, хотя, без сомнения, следовало бы, и через минуту так и будет. Но Чепмену пришлось-таки начинать в одиночку. Обнаружив, что Рисли обожает музыку, он прицепился к этому и выдал несколько обидных высказываний, в частности:

— Не люблю казаться лучше других.

— А я люблю!

— Вот как? В таком случае прошу прощения.

— Будет, Чепмен, пора вам подкрепиться, — вмешался мистер Корнуоллис, пообещав себе развлечение за ленчем.

— Мне-то да, а вот Рисли, подозреваю, потерял аппетит. Я вызвал у него отвращение своими вульгарными речами.

Они сели к столу. Рисли повернулся к Морису и со смешком сказал:

— Просто не могу придумать, чем на это ответить. — В каждой фразе он делал особое ударение на одном слове. — Я в полной беспомощности. И «да» не годится, и «нет» не подходит. Что же мне делать?

— А если попробовать помолчать? — предложил декан.

— Помолчать? Дичь. Наверно, ты с ума сошел.

— Можно задать вам вопрос: вы всегда болтаете не переставая? — поинтересовался Чепмен.

Рисли ответил: да.

— И это вас не утомляет?

— Никогда.

— А других — неужто не утомляет?

— Никогда.

— Это странно.

— Не пытайтесь меня убедить, будто я вас утомил. Неправда, неправда, вижу — вы улыбнулись.

— Даже если так, то не вам, — заявил вспыльчивый Чепмен.

Морис и декан рассмеялись.

— Я опять в тупике. До чего же удивительны трудности общения.

— Однако вы сносите их гораздо легче большинства из нас, — заметил Морис. До тех пор он молчал, и голос его, тихий, но грубоватый, заставил Рисли вздрогнуть.

— Разумеется. Ведь это мой конек. Единственное, что меня занимает — это разговор.

— Вы это серьезно?

— Все, что я говорю, — серьезно.

Морис почему-то знал, что это на самом деле так. Ему показалось, что Рисли был серьезен.

— А сами вы человек серьезный?

— Не спрашивайте.

— Тогда болтайте, пока не станете таким.

— Какой вздор, — проворчал декан.

Чепмен дико расхохотался.

— Правда же вздор? — спросил он у Мориса, который, сообразив, о чем идет речь, заявил, что поступки важнее слов.

— А в чем между ними разница? Слова и есть поступки. Не станете же вы утверждать, будто эти несколько минут, проведенные у Корнуоллиса, никак на вас не повлияли? Неужели вы когда-нибудь забудете, например, что познакомились здесь со мной?

Чепмен застонал.

— Между тем ни он, ни вы не забудете. А мне внушают, что мы должны совершать какие-то поступки.

Декан пришел на выручку саннингтонцам. Он обратился к своему юному кузену:

— Насчет памяти ты ошибаешься. Ты смешиваешь то, что важно, с тем, что впечатляет. Вне всякого сомнения Чепмен и Холл всегда будут помнить, что познакомились с тобой…

— И забудут вот эту котлету. Именно так.

— Но котлета пошла им на пользу, а ты — нет.

— Обскурант!

— Как в книге какой-то, — прошептал Чепмен. — Правда, Холл?

— Я утверждаю, — продолжал Рисли, — притом делаю это без обиняков, что котлета влияет на жизнь подсознания, тогда как я — на сознание, посему я не только более впечатляющ, нежели котлета, но и более важен. А декан ваш, который погружен во мрак средневековья и вам того желает, настаивает на том, что только подсознательное, только та часть вас, которая может быть затронута без вашего ведома, только это одно и важно, и день за днем он капает вам наркотик…

— Заткнись, — сказал декан.

— Но я — дитя света…

— Заткнись.

Так беседа вошла в нормальное русло. Рисли не был самовлюблен, хотя постоянно говорил о себе. Он не прерывал собеседников. Не притворялся безразличным. Резвясь, как дельфин, он сопровождал их, куда бы они ни направились, и не ставил преград их курсу. Он принимал участие в игре, но оставался серьезен. Для него было важно сновать туда и сюда так же, как для них — продвигаться вперед, и ему нравилось быть поблизости. Еще несколько месяцев назад Морис поддержал бы Чепмена, но теперь, когда он убедился, что у всякого человека существует изнанка, он подумывал, а не сойтись ли с Рисли поближе. Ему польстило то, что после ленча Рисли ждал его на лестнице со словами: