Вионор Меретуков - Дважды войти в одну реку

Спустя полчаса Раф понял, насколько далек знаменитый поэт Рафаэль Майский от того наивного, чистого, неискушенного, но, безусловно, одарённого Рафика Шнейерсона, каким он был году примерно… он посмотрел в конец рукописи, где имел обыкновение ставить дату завершения работы, и левая его бровь поползла вверх. 1963 год. Год утраты его личных иллюзий, которые тогда намертво переплелись с крушением иллюзий целого поколения. Год, когда он был влюблен… Сонечка, страстная ветреница, неудержимая искательница приключений, встала на его пути тогда, когда ему это было меньше всего нужно.

Читая рукопись, Раф взглядом многоопытного литератора увидел, что на всём произведении лежит трогательная печать его несчастливой любви. И это придавало пьесе своеобразное очарование — свежее и трагическое.

В душу Рафа вкралось острое чувство зависти к себе самому, смешанное с ощущением потери чего-то настолько важного, без чего дальнейшая жизнь представлялась растянутой во времени пыткой. Это чувство было сродни давно забытому ощущению невероятно тягучей, изматывающей душу тоски по тому, чего невозможно достичь. А чего достичь, почему тоска — непонятно…

Но это было лишь мгновение кратковременного затмения. Оно тут же сменилось гордостью за самого себя. Гордостью за того страдающего молодого человека, у которого вся жизнь была впереди.

Он ввинчивался в строки, чувствуя, что духовно возвращается в свою молодость, чудесным образом проникая в свои давние мысли, которые тогда направляли его руку, и думал о том, сколько ему, тому желторотому Рафику, еще предстояло испытать всякого разного, всего того, что в то время было для него неясным влекущим будущим, а сейчас было для него, постаревшего и битого жизнью, уже далеким и не очень далеким прошлым, окрашенным в самые разные цвета — от бледно-розового до почти черного.

Покончив с пьесой, Раф стал припоминать, что где-то тут же, на антресолях, должны быть его записные книжки. Нашёл только одну. И даже не книжку, а ученическую общую тетрадь с записями. И только принялся за чтение, как раздался телефонный звонок.

Прихватив тетради, Раф сполз с лестницы.

Звонил директор и художественный руководитель театра "Пресня" Валентин Брук, старинный приятель Рафа. Брук не звонил с середины девяностых прошлого столетия, потеряв к Майскому всяческий интерес как раз в ту пору, когда того перестали печатать.

— Раф, старик, дружище, — журчал в трубке густой голос директора, — куда ты пропал, чертяка? Сто лет тебя не видел. Нельзя забывать старых друзей!

Далее последовали заверения в преданной любви и нижайшая просьба снабдить театр новой "пиесой".

— Я счастлив, что ты стал драматургом. И в то же время я на тебя в большой претензии. Как ты мог обойти меня, своего самого близкого друга? Дал "Грозу проституток" этим ремесленникам из театра имени Госсовета. Ну, зачем? Это же бывший народный театр, сплошная самодеятельность, КВН какой-то. Им бы на новогодних утренниках зайчиков и петушков изображать. Мы бы и заплатили больше… — Брук помолчал. — А у нас просто беда с авторами, — с фальшивой доверительностью признался директор театра, — если бы не классика, Чехов да Шеридан, просто не знаю, что бы мы делали… Пытались ставить Михалкова, но не идет, хоть ты тресни… Одна надежда на тебя. Я тут посоветовался с товарищами и решил создать экспериментальный театр, как у Таирова…

— Стар я для экспериментов, Валюша…

— Старый конь, сам понимаешь, борозды не портит… Уверен, у тебя что-то припрятано в закромах. Что-то гениальное, шекспировской силы! В стихах, пятистопным, понимаешь, ямбом! О, я знаю тебя! Дай мне пиесу, Рафчик! А я уж такой спектаклище закачу, что чертям тошно станет! Заставлю героя-любовника колотить себя кулаками в грудь, а трагика реветь так, что у зрителей на галёрке барабанные перепонки полопаются… — директор искательно захихикал.

Слегка покочевряжившись и оговорив гонорар, Раф на следующий день всучил Бруку "Шаг конем"…

Вторую тетрадь он положил во внутренний карман куртки, с тем чтобы прочесть, как только выдастся свободная минута.

…Боковым зрением Раф увидел, как отошла в сторону портьера в глубине ложи во втором ярусе.

Открылась дверь, и в ложу проник узкий луч света из коридора. Мелькнула тень: в ложу кто-то вошел.

Через мгновение изумленному взору Шнейерсона предстал медальный профиль с орлиным носом и заостренным подбородком сластолюбца. Зубрицкий. Вылитый Иван Грозный, иссушенный месячной голодовкой.