Вионор Меретуков - Дважды войти в одну реку

— Кого это мы, любопытно было бы знать, тогда победили?

— Кого-кого… Басурманов всяких, татар…

— Понятно. То есть тех, кто ныне составляет чуть ли не треть населения нашей необъятной и дружной страны…

— Помните, как мы вместе со всем татарским народом в 1980 году отпраздновали эту победу над ними самими?

Все на минуту задумываются. Вот он, идиотизм советской власти. Действительно, в 1980 году по всей стране широко отмечалась славная дата: шестисотлетие победы над своими же согражданами.

— А я вот читал, что недавно 627-летие Куликовской битвы шумно отметили славяне Еврейской АО, — проинформировал друзей Раф.

— Там есть славяне? — заинтересованно спросил Герман.

— Спроси лучше, есть ли там евреи.

— Спрашиваю: там есть евреи?

— Отвечаю: есть, и они их поддержали.

— Кого?

— Я ж говорю: евреи поддержали славян, когда те отмечали 627-летие Куликовской битвы.

— Много?

— Что — много?

— Я говорю, много евреев их поддержало?

— Много. Целых два. Специально для этого из Москвы доставили Рабиновича с женой.

— Недавно один верноподданный муфтий выступил с заявлением, что татар на Куликовском поле вообще не было, — сообщил старина Гарри.

— Вот это да! А где они были? — изумился Раф.

— Вот этого я не знаю…

— И кто ж там был?

— Муфтий сказал, что там были сепаратисты…

Друзья хохочут минут пять.

— И всё-таки, Раф, основы чего мы будет сотрясать под твоим чутким руководством? — осторожно спрашивает Колосовский.

— Основы мироздания.

— Всего-то? А я думал, основы современной морали, выколачивая из нее развращение и безнравственность. А что означает это твое "на прощание"?

Раф отвечает стихами:

Мы вольные птицы, пора, брат, пора!

Туда, где за тучей белеет гора,

Туда, где синеют морские края,

Туда, где гуляем лишь ветер… да я!..

— Я всегда говорил, что Раф самый глупый из нас, — Герман кладет свою лапу на плечо Шнейерсону. — Надо повременить. Это я тебе как бывший госчиновник говорю… Ну, сотрясем мы, и что? Ещё пересажают нас всех к чёртовой матери. Я так полагаю, чтобы вернее было, сотрясать надо непосредственно перед самым концом. Вот если ты считаешь, что мы все в миллиметре от конца, тогда другое дело. Но я так не считаю. Я еще пожить хочу.

— А как это, интересно, ты поймешь, что конец прямо у тебя перед носом?

— Это надо профессионалок спрашивать… — бурчит Герман. У него слипаются глаза. Еще немного, и он уснет…

— Фи, какая пошлятина! Прошу Герману больше не наливать, — просит Раф, — он очень невнятно и невразумительно излагает свои мысли. Тем не менее, с его предложением повременить я согласен. Я готов потерпеть. Полчаса. Не более. А ты, Тит, — поворачивается Раф к Лёвину, — тем временем расскажешь нам что-нибудь… этакое. Мне кажется, ты сегодня в ударе. Я знаю, сколь мощны пласты исповедальной элоквенции, что без дела томятся у тебя в запасниках. Поделись с нами сокровенным, а я тебе за это водочки плесну…

— О, Господи, — стонет Зубрицкий, — когда же вас черти заберут, трещотки проклятые! Нет чтобы помолчать и отдаться размышлениям о душе! — он поворачивается к Марте. Та клюет носом. Старина Гарри что-то хочет сказать ей, но потом меняет решение и с безнадежным видом машет рукой.

— Возможно, вам это покажется кощунством, но я стал значительно спокойней спать, с тех пор как похоронил всех своих близких и родных, — говорит Тит печально. — Хорошо бы еще и друзей… Тут я с Германом полностью солидаризуюсь. Но, похоже, вы так проспиртовались, что вас никакая холера не возьмет. Я заметил, что вы перестали болеть… На мой взгляд, это чрезвычайно тревожный симптом. Похоже, вы замахиваетесь на бессмертие. По моим наблюдениям, Раф последний раз болел еще в прошлом веке, а что касается Германа, так тот вообще не болеет, и это меня пугает: он так своим хроническим здоровьем всех нас заразит. Обнадеживает Зубрицкий, подхвативший, как вы помните, полгода назад легкий насморк, подозреваю, что он заразился гриппом от мертвого трупа утоплого человека. Помнишь, Гарри, новогоднюю ночь, когда ты по ошибке заночевал в морге, приняв его за приют для бездомных?

Марта широко раскрывает глаза и принимается внимательно слушать. Сидящий рядом с ней Колосовский наоборот закрывает глаза и, выпятив нижнюю губу, начинает еле слышно похрапывать.

Раф некоторое время смотрит на Лёвина с укоризной. Потом картинно всплескивает руками:

— И этот туда же! Вот он и проговорился! Сукин ты сын, Тит Фомич, и больше никто! Значит, чтобы спать спокойно, ты в могилу вместе со своими сродственниками готов уложить и своих самых лучших друзей?